Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: “Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Эти ахматовские строки — далеко не единственные в ее поэтическом наследии, посвященные Борису Анрепу. Их короткий, но бурный роман развивался в драматических декорациях мировой войны: когда Борис приезжал в Петроград во время отпусков и командировок с фронта, они катались на санях и обедали в ресторанах и все это, разумеется, под неумолкающие звуки поэзии, благо стихи писали оба.
В 1916 году Бориса отправили в военную школу Ларк-Хилл в Шотландии: царское правительство решило закупить в Великобритании 100-миллиметровые гаубицы и поручило эту деликатную миссию весьма прилично говорившему по-английски лейтенанту кавалерии Анрепу. На прощание он подарил Ахматовой деревянный престольный крест из своей «трофейной» коллекции. В Галиции, где служил Борис Анреп, многие православные храмы лежали в руинах, а их пережившее бомбежки убранство погибало под действием не столь варварских, но не менее разрушительных сил природы. На запряженной лошадью телеге в компании двух казаков он совершал ночные вылазки на нейтральную территорию и собирал все попадавшиеся ему под руку реликвии, которые затем отправил в Петербург (многие из них пополнили в итоге эрмитажные коллекции).
Вместе с крестом из полуразрушенной церкви в Карпатских горах, который Ахматова берегла до самой смерти и который теперь хранится в ее музее, Борис подарил ей на память и следующее четверостишие:
Я позабыл слова и не сказал заклятья,
По деве немощной я, глупый, руки стлал,
Чтоб уберечь ее от чар и мук распятья,
Которое ей сам, в знак дружбы, дал.
От нее же в качестве оберега он получил черное кольцо, бабушкин подарок, которому Анна Андреевна приписывала таинственную силу. Борису и правда, несмотря на все перипетии XX века, удалось прожить долгую и благополучную жизнь. Однако с Ахматовой он увидится лишь полстолетия спустя.
Потомок знаменитых в свое время эстонских пиратов, рыцарей ливонского и тевтонского орденов, Борис Анреп был достойным наследником своих прославленных предков. Исполненный жизнелюбия, сокрушительного обаяния и sex appeal, уверенный в собственной неотразимости и беззастенчиво самовлюбленный, этот сероглазый блондин с телом микеланджеловского Давида был рожден для любовных похождений. Свой первый эротический опыт он получил в семилетнем возрасте, когда, начитавшись об обычаях индейцев, бросился в подражание им целовать обнаженную грудь кормилицы своего младшего брата. (Та, заметим в скобках, не возражала.)
Поступив в 1902 году в Императорское училище правоведения, 19-летний Борис решил, что как всякому порядочному светскому человеку ему полагается завести роман с балериной. В потенциальные любовницы он выбрал себе coryphée балетной труппы Мариинского театра Целину Спрышинскую. Та неожиданно оказалась девушкой строгих католических нравов — и в ответ на отправленное письмо со стихами юный донжуан получил приглашение в гости от ее матери. Молодые люди подружились, Борис даже в итоге сделал Целине предложение, и та его благосклонно приняла. Буквально в одном шаге от скоропалительной женитьбы Борис, однако ж, одумался и взял таймаут до тех пор, пока не станет профессором. Невеста согласилась подождать.
Правда, к тому времени плотоядные взоры нашего героя уже обратились на прелести Эми Беатрис Данбар Котер. К несчастью, гувернантка младшего брата Бориса Глеба вскоре уехала в Мексику и там вышла замуж. Не сочтя эти обстоятельства серьезной помехой своей страсти, Борис подался в те же края. Его надежды на взаимность даже в каком-то смысле оправдались: практически сразу же по приезде заболев желтухой, он провел несколько месяцев в заботливых руках возлюбленной; однако вместе с болезнью прошла и любовь — и к миссис Данбар Котер и заодно к Целине. Больше он ни с той, ни с другой не виделся.
Поиски своего призвания были не менее мятежными. Младший брат Глеб посвятил себя медицине, сводные братья занимались строительством железных дорог и банковскими делами. Отец Бориса Василий Константинович Анреп был доктором Санкт-Петербургской Военно-медицинской академии, основателем первой женской больницы и Института Пастера, где директорствовал, и считал что искусству посвящают жизнь лишь «Рафаэли и идиоты». (Сына он долгое время относил ко второй категории.) Повинуясь семейным традициям, Борис закончил училище правоведения, а затем, — сдав за 12 месяцев 4-годичный курс, — Петербургский университет, стал профессором философии права и получил предложение своего наставника профессора Петражицкого остаться на кафедре для получения степени магистра.
И стал бы Борис Анреп правоведом, если бы нелегкая не занесла его в Эрмитаж. В это невозможно поверить, но в 22 года он оказался там впервые. И тут же ему вспомнились слова приятеля-художника Дмитрия Стеллецкого о том, что любой человек может рисовать. В тот раз Борис ответил, что уж его-то это точно не касается. Тогда ему было велено снять сапог и нарисовать собственную ногу. Результат Бориса просто ошеломил. Вспомнилось также путешествие с тем же Стеллецким по Италии и особенно — мозаики Равенны. Весной 1908 года он бросил университетские штудии и отправился в Париж учиться рисовать.
Правда, и тут не все шло гладко. Потусовавшись сперва в Париже, а потом около года — в Эдинбурге, Борис заскучал и без особого энтузиазма вернулся в Петербург под крыло к Петражицкому, но вскоре уже снова наслаждался богемной атмосферой южного берега Сены в качестве студента Академи Жюльен.
Из Парижа он регулярно наведывался в Лондон навестить друзей, в том числе легендарных блумзберийцев, с которыми его свел Генри Лэм. В октябре 1913 года в галерее «Ченил» в Челси состоялась первая персональная выставка Анрепа. Помимо акварельных и гуашных рисунков, там были выставлены и три мозаичных панели. Последние тут же нашли покупателей. Более того побывавший на выставке галерист с Бонд-Стрит господин Сиорде познакомил Бориса с архитектором Вестминстерского собора и предложил ему работу в часовне Святого Сердца. Полученный гонорар едва покрыл издержки, да и плоды трудов начинающего мозаичиста особо удачными не назовешь.
Однако начало было положено, а влиятельные знакомые Анрепа без лишних просьб взяли на себя заботы по раскрутке одаренного русского. Первые частные заказы с финансовой точки зрения были полным провалом, но Борис понимал, что работает на репутацию и будущее. (Сделавшая заказ леди Тредегар, например, взяла и передумала, не заплатив мастеру ни пенса. В отместку в день Гая Фокса дети Бориса сжигали ее чучело на костре.)
Кстати, о детях. Перед самым отъездом на учебу в Париж наш герой вынужден был жениться. Его сводный брат Эраст довел до сведения отца, что застукал Бориса в постели с Юнией Хитрово и в качестве доказательства продолжавшейся уже два года связи предъявил украденное им письмо брата к любовнице. Сам Эраст крутил амуры с матерью Юнии, которая не чаяла сбыть с рук засидевшуюся в невестах дочь. Под давлением Анрепов и Хитрово Борис сделал Юнии предложение.
Их брак никогда не был счастливым, а с появлением в жизни Бориса Хелен Мейтленд и вовсе превратился в сущее мучение. Пока наш герой делал карьеру в Лондоне, законная супруга и любовница ждали его возвращения в парижской студии. Нечастые приезды Бориса были, однако ж, весьма плодотворны: в 1912 году Хелен родила ему дочь Анастасию, а два года спустя, перед самым началом войны, — сына Игоря-Ярослава.
Покончив с делами в Шотландии, Борис перебрался в Лондон, где устроился в Русский правительственный комитет, занимавшийся экспортом оружия в Россию. Когда война закончилась, комитет был распущен. В поисках вариантов заработка Борис остановил свой выбор на мозаике. Разведясь с Юнией, он женился на Хелен, и вместе с детьми они переехали на Понд-Стрит в Хэмпстеде.
Вместе с ними поселилась и очередная любовница Анрепа — Маруся Волкова. Она приходилась сестрой жене Глеба, которой Борис помог перебраться в Англию для работы в Русском правительственном комитете; по дороге они прониклись друг к другу исключительно теплыми чувствами. Когда Комитет закрылся, Борис решил приютить оставшуюся без работы и средств к существованию Марусю. Попутно на нее была возложена обязанность присматривать за их с Хелен детьми, учить их русскому языку и помогать Борису в работе.
Анреповские мозаики, если внимательно в них вглядется, могут многое рассказать об их создателе. Это несомненно был человек с изрядным чувством юмора, любивший и любимый женщинами, но воспринимавший семейную жизнь как тяжкий труд. Недаром, выполняя заказ для Национальной галереи в Лондоне, ни к чему не обязывающую земную любовь он поместил на панно «Удовольствия жизни», а любовь святая, т.е. брак, оказалась в «Трудах жизни».
Если для Бориса ménage à trois был вполне комфортным и привычным modus vivendi, то Хелен такая жизнь довольно быстро достала. Несколько лет спустя она ушла к художнику и критику Роджеру Фраю. Борис был в ярости, но что хуже — они с Марусей оказались практически на улице. Зная, что по ту сторону пролива можно рассчитывать на дешевые рабочие руки русских эмигрантов, они перебрались в Париж.
Именно там были созданы мозаики для Национальной галереи и Банка Англии. Вдохновением для последних послужили мифы о золоте. Однако заместитель управляющего Сесил Лаббок, взглянув на эскизы, пришел в ужас:
Мистер Анреп сделает нас посмешищем для всего мира. Что скажут наши клиенты, которые, потеряв состояние на бирже, побегут к нам через этот холл за помощью, а их встретят самая низкая шлюха древности, самый большой глупец и самый знатный педераст, подавившийся золотом?!» (имелись в виду Даная, Ясон с золотым руном и Мидас)
Мифологических скандалистов заменили респектабельными английскими монетами, которые в положенный срок благополучно прибыли в Лондонский порт. Достойный потомок своих предков-пиратов, Борис Анреп мозаику, изготавливаемую «обратным» способом, без всяких колебаний и угрызений совести декларировал как строительный материал, чтобы не платить пошлины.
Вторая мировая война вынудила Бориса и Марусю вернуться в Лондон. Буквально на следующий же день после того как Германия напала на СССР, Борису предложили работу в службе прослушивания радио России, Польши и Германии новостного агентства Рейтер. В 1943 году он ушел из Рейтера по причинам «личного характера» — ему часто приходилось работать ночью, и Маруся волей-неволей оставалась в студии одна, дрожа от страха.
Вскоре к страху добавилась ревность — жадный до новых любовных впечатлений Борис закрутил роман со светской львицей Мод Рассел, даром что у нее был муж и сам Иэн Флеминг (автор романов о Джеймсе Бонде) в любовниках. Мод повезло не только дожить до того момента, когда на семьдесят пятом году жизни Анреп наконец перестал жонглировать женщинами, но и удержать его интерес, чтобы стать той единственной, с которой он встретил старость.
В 1965 году в Англию на вручение диплома почетного доктора Оксфордского университета приехала Анна Ахматова. Этой встречи с бывшей возлюбленной из полувекового прошлого Борис боялся по двум причинам: первая из них — вполне понятный страх непреодолимой пропасти, а во-вторых, ему было стыдно за то, что не сберег подаренное ею кольцо (оно пропало во время войны, когда лондонская студия Бориса была разрушена взрывом бомбы). Воспользовавшись необходимостью привести в порядок рабочие дела как предлогом, он сбежал в Париж.
Неожиданно субботним утром в его тамошней мастерской раздался телефонный звонок.
Густой мужской голос звучно и несколько повелительно спрашивает меня по-русски: «Вы Борис Васильевич Анреп?» – «Да, это я». – «Анна Андреевна Ахматова приехала только что из Англии и желает говорить с вами, не отходите». – «Буду очень рад». Через минуту тот же важный голос: «Анна Андреевна подходит к телефону». – «Слушаю». – «Борис Васильевич, вы?» – «Я, Анна Андреевна, рад услышать ваш голос». – «Я только что приехала, хочу вас видеть, можете приехать ко мне сейчас?» – «Сейчас, увы, не могу: жду ломовых, они должны увезти мою мозаику». – «Да, я слышала (?), в пять часов я занята». – «А вы не хотели бы позавтракать со мной или пообедать где-нибудь в ресторане?» – «Что вы, это совсем невозможно (?). Приходите в восемь часов вечера». – «Приду, конечно, приду».
В гостиничном номере Бориса Анрепа ждала
величественная полная дама. Если бы я встретил ее случайно, я никогда бы не узнал ее, так она изменилась.
«Екатерина Великая», – подумал я».
Вполне предсказуемо разговор не задался. Непринужденности беседы не способствовало и ощутимое присутствие невидимого третьего — дверь в соседнюю комнату была приоткрыта и оттуда время от времени был слышен легкий шорох. Прощаясь, неисправимый бабник Борис, однако, поцеловал Анну Андреевну в губы, оставшиеся, впрочем, безответными.
В следующем году Ахматова умерла. 83-летний Борис вдруг, как когда-то в юности, ударился в написание виршей на русском и последние три года своей жизни провел, пытаясь, как одержимый, выяснить, какие из ее стихов посвящены ему, а какие — другим возлюбленным или мужьям. Претендовавшая на роль последней большой любви художника Мод была оскорблена в лучших чувствах и начала ревновать к Ахматовой. Она, видимо, забыла, что Борис обеим отдал дань признательности за счастливые мгновения, изобразив их на мозаичных панно «Современные добродетели» в Национальной галерее — Анну Ахматову в образе Сострадания, а Мод Рассел, пожертвовавшую на эту мозаику 10 тысяч фунтов, в образе Безрассудства.
Добавить комментарий