1875 год. Лондон. На дворе морозный, вьюжный январский вечер. Капитан Дж. К. Армстронг с удовольствием провел бы его в домашнем тепле и уюте, но обязанности редактора «Глобуса» вынуждают его отправиться на Флит-стрит.
Однако посланный за кэбом слуга обнаружил, что возницы укрылись от непогоды в ближайшем к стоянке пабе и напились до полной неспособности исполнять свои профессиональные обязанности.
Это вполне заурядное происшествие положило начало целому социокультурному институту.
Проблема утилизации отходов, особенно в местах массового скопления homo sapiens, при всей ее злободневности — отнюдь не порождение эпохи сверхпотребления, и, возможно, нам есть чему поучиться у тех, кто жил и мусорил на земле за двести лет до нас.
Викторианская эпоха с ее предпринимательским азартом отличалась умением извлекать прибыль даже из собачьих экскрементов. Они использовались в кожевенном производстве в процессе очистки шкур от остатков шерсти и жира и служили источником существования для целой профессии собирателей этого добра, носивших название pure-finders. Cigar-end finders специализировались на сигарных окурках, а их речные коллеги mudlarks, например, зарабатывали себе на жизнь дарами Темзы, прочесывая обнажившиеся во время отлива берега в поисках свободно конвертируемого в фунты, шиллинги и пенсы мусора.
Этот затейливый дом на углу Lewisham Way и Somerset Gardens в Детфорде построил в середине 19 века для себя местный архитектор Альфред Кросс. А вот аляповатостью порядком поизносившегося фасада он обязан последнему владельцу г-ну Пинку, скончавшемуся в 2017 году.
Судя по тому, что даже всемогущий Гугл не знает больше этого, здесь всю дорогу текла обычная жизнь обычных людей без претензий на то, чтобы войти в Историю. Хорошо бы нашелся человек с деньгами и тактом и спас эту жемчужину от разрушения.
Где еще и рождаться городским легендам, как не на кладбище? Лондонский некрополь Бромптон не исключение. Среди более чем 35 тысяч надгробных памятников, некоторые из имен на которых гулявшая здесь когда-то Беатрис Поттер позаимствовала для персонажей своих книг, особняком стоит внушительных размеров гранитный мавзолей в египетском стиле с обрамляющей входную дверь бамбуковой рамой и многочисленными скарабеями — символами возрождения в загробной жизни. По официальной версии, здесь покоится тело Ханны Кортой и двух ее дочерей. Согласно же городской легенде, это никакая не усыпальница, а самая что ни на есть машина времени.
Альбертополис
Именем принца Альберта, супруга королевы Виктории, в британской столице названы не только улицы, но и — теперь уже бывшие — доки на востоке города, мост на западе, набережная в центре, один из двигателей на канализационно-насосной станции викторианской эпохи в лондонском районе Бексли и проч. и проч. Чарльз Диккенс как-то писал своему другу Джону Личу:
Если тебе попадется где-нибудь по соседству удобная пещера, в которой отшельнику можно было бы укрыться от памяти о принце Альберте и ее свидетельств, прошу тебя, дай мне знать»
‘If you should meet an accessible cave anywhere in the neighbourhood, to which a hermit could retire from the memory of Prince Albert and testimonials to the same, pray let me know it.’.
Саксонский принц, ставший для Виктории не просто беззаветно любимым мужем, но и ближайшим советником и помощником, благодаря разумному и тактичному усердию на очень непростом поприще приложения к коронованной жене сумел преодолеть первоначально весьма сдержанное отношение британского общества и завоевать самые искренние симпатии последнего.
Было бы ошибкой полагать, будто чопорные викторианцы только и делали, что блюли строгость нравов и держали себя в рамках ими же придуманных приличий. Напротив, как и все нормальные люди, они время от времени позволяли себе расслабиться и насладиться жизнью. Идеальным предлогом к этому служили, конечно, праздники и вечеринки.
В это, вероятно, сложно поверить, но британцы чрезвычайно азартны. Сейчас к их услугам многочисленные букмекерские конторы — там, где живу я, их как минимум две на расстоянии меньше километра друг от друга; а лет двести назад аристократы проигрывали порой в джентльменских клубах Вест Энда целые состояния, делая ставки без преувеличения на все, что движется — от дождевых капель на окне до экипажей, — народ попроще испытывал фортуну в пабах.
В самом начале XIX века все внимание азартных англичан сосредоточилось на занятии, которое известно нам как спортивная ходьба. Задолго до того как стать олимпийским видом спорта пешие прогулки на большие расстояния на скорость назывались в Англии ныне забытым словом pedestrianism (от англ. pedestrian — «пешеход»). Все началось, как нетрудно догадаться, с аристократов, которые придумали имевшиеся у них в избытке досуг и деньги тратить на бега, где вместо лошадей выступали их собственные лакеи.
Натворив революционных дел в родной Германии, Вильгельм Либкнехт отправился искать политического убежища в Лондоне. Здесь он немедленно вступил в ряды трудящихся соотечественников, занимавшихся ликбезом (German Workers’ Education Society), и подвергся проверке на благонадежность патриархами социал-демократического движения Марксом и Энгельсом. По словам Либкнехта, будущий автор «Капитала» не только учинил ему устный допрос, но также с явным знанием дела ощупал голову. (Впоследствии Маркс поручал это деликатное исследование специалистам, регулярно проверявшим головы членов Первого Интернационала на политическую вшивость.) На дворе стоял 1850 год, и Британия вместе с остальным миром переживала повальное увлечение френологией.
Стандартный набор ассоциаций, приходящих на ум при мысли о Великобритании, почти наверняка не обойдется без джина (как вариант джин-тоника). Однако как многие другие «типично английские» вещи вроде чая и почтовых ящиков, джин — успешно прижившийся на местной почве иммигрант.
Англичане познакомились с уроженцем Нидерландов благодаря заморскому гостю на британском престоле Вильгельму Оранскому. Чтобы извлечь выгоду из низкокачественной пшеницы, не пригодной для пивоварения, — не пропадать же добру, — правительство отменило лицензирование производства джина и освободило его от налога, одновременно в качестве дополнительной поддержки местных производителей резко повысив пошлины на импортный алкоголь.
Джиноварением не занялся разве что ленивый. Правда, результат английской практичности сильно отличался от своего нидерландского предка, известного как jenever: чтобы удержать цену напитка на максимально низком уровне, довольно дорогие ингредиенты оригинальной рецептуры заменялись более доступными и дешевыми субстанциями вроде скипидара и, страшно сказать, серной кислоты. Это варево, получившее прозвище «старины Тома», стало причиной одной из самых грандиозных социальных катастроф в истории страны.
Работает на WordPress & Автор темы: Anders Norén