В самом сердце лондонского Сити, под сенью знаменитого «огурца» Нормана Фостера стоит скромная и внешне ничем не примечательная церквушка. Но если не полениться зайти внутрь, обнаружится прелюбопытнейший памятник: за конторкой сидит джентльмен в наряде елизаветинской эпохи и, вооружившись настоящим пером, что-то пишет. Имя его Джон Стоу, и он считается ни много ни мало отцом лондонской истории.
В 1525 году в семье потомственного торговца сальными свечами Томаса Стоу и его супруги Элизабет родился первый из семерых отпрысков, нареченный Джоном.
Особым достатком семейство похвастаться не могло, и потому детей с младых ногтей приучали к посильному участию в домашней экономике: старший сын, например, доил коров на ферме в Гудменз Филдз, получая в качестве оплаты парное молоко.
Доподлинно неизвестно, почему он решил свернуть с натоптанного предками пути и податься в портные — возможно, просто по-человечески захотелось лучшей жизни. Дела его ателье между Леденхол и Фенчерч Стрит и правда шли довольно неплохо. По крайней мере, позволяли довольно свободно тратить деньги на книги.
Хуже было со свободным временем, которого для самообразования требуется немало. И все же портной Стоу выкраивает его для изучения богословия, астрологии и поэзии и в 1561 году публикует новое издание «Работ Джеффри Чосера с различными дополнениями, прежде не печатавшимися». Интерес к старинной английской поэзии он сохранит на всю жизнь, но вскоре его внимание переключится на новый предмет.
В один прекрасный день в руки страстного — а бывают ли другие? — библиофила попадает рукопись трактата Эдмунда Дадли «Опора всеобщего благосостояния». Стоу переписывает ее от руки и презентует внуку автора Роберту, впоследствии графу Лестерскому. Тот неожиданно присоединяется к дружескому хору голосов и рекомендует молодому антиквару заняться самостоятельными историческими изысканиями.
В 1563 году в свет выходит сокращенное издание «Летописи Англии» такого же самоучки Ричарда Графтона. Спустя год оно переиздается, но в общем и целом популярностью у читающей публики, мягко говоря, не пользуется. Тут, по словам самого Джона Стоу, обеспокоенная судьбами отечественной истории публика обратилась к нему как исследователю прошлого с просьбой «во имя блага страны» сочинить альтернативный вариант и заодно поставить на место Графтона. К чести нашего героя нужно заметить, что от морально сомнительной «воспитательной» составляющей этого проекта он решительно открестился.
По прихоти судьбы одновременно с этим книгопечатник Томас Марш предложил ему исправить старый курс всеобщей истории, который в результате частый переизданий изрядно потерял в качестве. Стоу ответил согласием, но в силу того, что сам был только любителем и новичком в этом деле, попросил в помощь «кого-нибудь лучше образованного». Этим кем-нибудь стал Уильям Болдуин, священник церкви святого Михаила у ворот святого Павла. Увы, соавторство не состоялось: Болдуин умер раньше, чем успел приступить к работе. Стоу взялся за труды в одиночку — и не смог остановиться, пока «Краткий курс английской истории» не был закончен. Задетый за живое Графтон начал тут же плести интриги.
Позабыв о своем малоуспешном сочинении, он на скорую руку состряпал из материалов только что вышедшей книги соперника «Учебник истории Англии от сотворения мира до 1565 года». Но плагиатом дело не кончилось. Графтон также занялся лоббированием своих интересов: книгоиздателей он попросил сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать появлению на рынке других «кратких курсов», а читателей призывал проявить доброту и снисходительность к его трудам, которые, жаловался интриган, были недавно украдены и опубликованы под чужим именем.
Впрочем, Стоу такой поворот дела ничуть не обескуражил, и он, ничтоже сумняшеся, посвятил лорд-мэру Лондона выпущенный в начале 1566 года сокращенный вариант своего трактата. Негодованию Графтона не было предела. Под давлением разгневанного историка-неудачника книгоиздатели были вынуждены попросить Стоу явиться к ним в холл на встречу с оппонентом. Законопослушный Джон Стоу ходил туда не раз, в то время как очевидно струсивший Графтон снова и снова под тем или иным предлогом не являлся. Дело кончилось, в итоге, извинениями со стороны напрасно побеспокоивших автора издателей.
Противостояние, впрочем, продолжалось. Спустя два года неутоливший жажду мести Графтон осчастливил любителей истории очередной компиляцией, еще беспардоннее предыдущей. Последнее слово осталось, однако, за его соперником, опубликовавшим новый «Краткий курс» в 1573 году уже после смерти своего ярого оппонента. Ему же достались и лавры отца истории британской столицы. Случилось это, правда, позднее — после публикации в 1598 году его фундаментального «Обзора Лондона».
Вообще, вся жизнь Джона Стоу — одно сплошное хождение по мукам. Немало крови попортил ему и родной братец Томас, работавший у него в подмастерьях. Старенькая миссис Стоу, овдовев, поселилась в доме младшего сына и оказалась между молотом и наковальней в бесчисленных спорах братьев по денежным вопросам, которые с женитьбой Томаса на женщине весьма сомнительных достоинств только усугубились.
Вынужденная исполнять роль миротворца в семейных распрях, Элизабет отнюдь не отличалась необходимыми для этого спокойствием и решимостью, да и элементарно боялась ненароком обидеть одну из сторон и тем самым усугубить свое и без того незавидное положение. Что, конечно, и случилось со всей неизбежностью.
Как-то летом 1568 года она отправилась в гости к своему первенцу. И там за кружкой славного эля позволила себе слишком свободно высказаться насчет дел семейных. По возвращении домой бедняжка подверглась форменному допросу и вынуждена была рассказать обо всем.
Узнав, что старший брат сильно печалится по поводу женитьбы младшего на шлюхе, как он ее назвал, Томас с супругой вынудили Элизабет переписать завещание, вычеркнув из него старшего сына. Только вмешательство друзей семьи заставило Томаса пойти на «уступки»: тогда как всем прочим наследникам Томаса Стоу-старшего полагалось по 10 фунтов, Джон мог рассчитывать только на пять.
Так, — не без иронии заметил он, — я был наказан и оштрафован на пять фунтов за то, что в приватном разговоре с человеком, который, как и я, прекрасно это знал, назвал жену Томаса шлюхой. Если бы он мог таким образом наказать всех, кто говорит то же самое без всякого стеснения, он вскоре стал бы богаче любого лорд-мэра Лондона».
Собственно, сам Томас частенько использовал в адрес своей супружницы и гораздо более крепкие слова, а вскоре и вовсе выкинул на улицу. Поскольку идти ей было некуда, отвергнутая жена потихоньку вернулась в семейное гнездо. Разгневанный супруг бросился на нее с кулаками, а мать-миротворец, увидев, что дитятко босиком, спустилась на поле матримониального боя и больше часа провела там с туфлями в руках, попеременно умоляя сына утихомириться и обуться — не дай бог простудится!
Вполне предсказуемо, выпустив пар, супруги вместе отправились почивать, а старушка-мать слегла. Все попытки убедить ее изменить завещание, включая посланные Томасовой супружнице в качестве знака примирения горшочек сливок и клубнику, все увещевания Джона о том, что слишком высокую цену ему приходится платить всего за одно слово, а у него куча детей и жена, которая «не умеет ни зарабатывать, ни экономить», оказались бессильны перед страхом Элизабет. После ее скорой кончины львиную долю наследства получил злой гений Томас.
Но беды на несчастного антиквара продолжали сыпаться, как из рога изобилия. В начале 1569 года в королевский совет поступило донесение о том, что Стоу владеет изрядным количеством опасных «идолопоклоннических» книг. Вполне возможно, что донос был делом рук коварного братца: тот был достаточно глуп, чтобы верить в то, что Джон занимается магией, и достаточно умен, чтобы воспользоваться возможностью извлечь выгоду из его необычных интересов.
В дом Джона явились с обыском, в результате которого обнаружили приличную коллекцию рукописей, касающихся английской истории, разнообразные фолианты по физике, хирургии и травам, а также
напечанные в стародавние времена фантастические папистские книги».
Составив инвентарную опись вещдоков, изыскатели пришли к выводу, что их владелец является, очевидно, приверженцем папизма, т.е. еретиком, но, похоже, антиквару-историку удалось убедить следователей в прочности своих протестантских позиций. Вероятно, именно это происшествие привело будущего летописца Лондона к мысли, что историей заниматься гораздо безопаснее, да и выгоднее, чем богословием, поэзией или астрологией, хотя последняя пользовалась тогда огромной популярностью — персонально составленные гороскопы шли нарасхват, и сама королева бывало поручала разболевшийся зуб заботам придворного астролога, а не врача.
Неожиданным последствием многолетних мытарств стала вдруг приобретенная репутация уважаемого человека и литератора и дружба с ведущими любителями старины той поры вроде Уильяма Ламбарда, Генри Сэвила, Кэмдена и других. Однако и много лет спустя Стоу не мог простить своих обидчиков и не упускал шанса напомнить миру об интригах Графтона и злодеяниях братца на страницах своих книг.
38 лет своей жизни (1560-1598) он посвятил поистине монументальному «Обзору Лондона». На глазах Стоу население столицы выросло с 50 до 200 тысяч, и сам лик города стремительно менялся до неузнаваемости. Пытаясь сохранить память об уходящем мире, он создал самое полное описание Лондона эпохи правления Елизаветы с его улицами, зданиями, историей, культурой и людьми.
Более 15 тысяч имен, иначе неумолимо канувших бы в Лету, сохранил для потомков лондонский Нестор (забавно, что на скрижали истории не попали те, кто, по его мнению, разрушал город). «Обзор» обошелся автору недешево: чтобы написать его, он прошел пешком много миль — экипаж был не по карману, — потратил немало с трудом заработанных денег и провел не одну холодную зимнюю ночь за работой.
К моменту публикации в 1598 году «Обзора Лондона», Стоу, хотя по-прежнему с гордостью называл себя коммерческим портным, уже давно отошел от кройки и шитья. Но его обширные познания пришлись кстати его родной ливрейной компании, которая в знак благодарности и признания его литературных заслуг платила ему ежегодную пенсию.
Впрочем, несмотря на это и помощь друзей, финансовое положение историка на склоне дней было настолько жалким, что он был вынужден буквально ходить с протянутой рукой. В те времена на это требовалось специальное разрешение монарха, которое Стоу неединожды получал от Якова I. Разумеется, не трать он столько средств на исторические изыскания, жизнь его была бы куда легче.
Скромный портной, сшивший из разрозненных кусочков монументальное полотно истории туманного Альбиона и его столицы, трудился до последнего вздоха и умер 5 апреля 1605 года. Три дня спустя он был похоронен в церкви Сент-Эндрю-Андершафт в Сити.
К сожалению, с его останками случилось то, что Стоу так истово критиковал при жизни: в 1732 году они были извлечены из могилы, чтобы уступить место другому покойнику. Трогательный памятник из алебастра и мрамора установила вдова Стоу. Перо, что у него в руке, раз в три года во время особой церемонии, организуемой Ливрейной компанией коммерческих портных, заменяется новым.
Монумент украшает девиз на латыни Aut scribenda agere, aut legenda scribere, что значит
Либо совершать поступки, о которых будут писать, либо писать то, что будут читать».
Лучше и не скажешь, пожалуй.
Добавить комментарий