Интеллектуал-хулиган Ричард Бёртон

Рано утром 20 октября 1890 года в Триесте в возрасте 69 лет от сердечного приступа скончался сэр Ричард Бёртон. Обстоятельства смерти «хулигана Дика», как и практически вся его жизнь, были, мягко говоря, странными. Послали за священником. К моменту его приезда Бёртон был вполне очевидно мертв, однако его жена Изабель настаивала, что он всего лишь без сознания, и убедила святого отца совершить над покойным соответствующие обряды, сказав, что муж ее тайно перешел в лоно римско-католической церкви. Только к 7 часам вечера она наконец смирилась со случившимся и признала факт кончины супруга.

В течение двух недель после смерти мужа Изабель сожгла практически все его бумаги – интимные дневники, записные книжки, письма и рукописи – 40 лет кропотливого труда. По ее словам, сделала она это, чтобы защитить общественную мораль; дескать, ее муж интересовался вопросами сексуальности из чисто научного интереса, а вот другие, вероятно, стали бы читать его работы в развратных целях. За это Бог может на него рассердиться и не пустить в Царствие небесное. Чтобы спасти бессмертную душу любимого супруга, Изабель заказала целую серию месс и два отпевания по католическому обряду. После чего хулиган и скандалист, вечный бродяга, смутьян и богохульник был похоронен на католическом кладбище в мавзолее в виде бедуинского шатра в Мортлейке на юго-западе Лондона.  Друзья и семья Бертона негодовали, некоторые из них не разговаривали с Изабель до самой ее кончины (она умерла в 1896 году).

Он был не таким, как все, едва ли не с пеленок. Его родители переезжали с места на место, и детство Ричарда Бёртона прошло главным образом во Франции и Италии.  В школе он пользовался дурной славой неуправляемого мальчишки, этакого героя анекдотов Вовочки, который разбил скрипку, ударив ею по голове учителя.  В 15 лет его поймали с поличным за написанием страстных писем проституткам.  В 1840-м он поступил в Тринити Колледж в Оксфорде. Не прошло и часа с его появления в стенах университета, как он уже вызвал одного из студентов на дуэль за то, что тот посмеялся над его выдающимися усами.

Будь Бёртон нормальным человеком, он, пожалуй, сделал бы блестящую академическую карьеру. По крайней мере, все задатки для этого у него были: он имел выдающиеся способности к языкам – к концу жизни он говорил на 25, — был одаренным писателем и переводчиком. Впрочем, этим его таланты не ограничивались: Ричард Бёртон был также одним из лучших в Европе фехтовальщиков, исследователем, солдатом, дипломатом, этнографом, гипнотизером и вдобавок ко всему сплошным ходячим скандалом. Ненавидевший «рабство цивилизации» и получавший истинное наслаждение, шокируя своими выходками приличную публику, он однажды признался:

Я горжусь тем, что нарушил все десять заповедей».

Разумеется, в Оксфорде «хулигану Дику» делать было нечего, так что он – я так подозреваю, с большим удовольствием – нарушил все мыслимые и немыслимые правила своей alma mater и добился таки отчисления, после чего отправился в Индию служить в армии Ост-Индской компании.

Свое первое назначение он получил в Синд, недавно завоеванную территорию на севере страны (теперь – одна из четырех провинций Пакистана). Бёртону было поручено собирать информацию о местных жителях и географии. По сути, он был шпионом, да еще каким: переодевшись индийцем, он отважно вышагивал по улицам и на безупречном синдхи выведывал у ничего не подозревавших местных жителей все их «тайны». Прирожденный авантюрист, Бёртон брал уроки у заклинателя змей, пытался объезжать аллигаторов, курил опиум и, разумеется, не оставил без внимания местных жительниц.

Со своей всегдашней пылкостью он взялся и за новое поручение генерала Чарльза Напье – разобраться, что и как в гомосексуальных борделях Карачи, которые, как он подозревал, немало способствовали разложению в подчиненных ему войсках. Не вдаваясь в подробности, от которых генерал наверняка покраснел бы до корней волос, скажем только, что Бёртон возложенную на него миссию выполнил с присущими ему энтузиазмом и тщанием, но вот его репутация среди сослуживцев была окончательно подорвана. Наш герой вернулся в Европу и начал подготовку к следующей, ставшей легендарной, главе своей и без того драматической биографии – паломничеству в Мекку.

Эта идея была совершенным безумием и святотатством: неверным вход туда был строго воспрещен, а любые попытки нарушить запрет карались с такой жестокостью (посажение на кол, распятие на кресте и продажа в рабство), что отбили бы желание рисковать даже у самых отчаянных, но не у «хулигана Дика».  Он был уверен, что уж с его-то знанием языков, он справится. Главное, не терять самообладания.

Весной 1853-го, пройдя через обряд обрезания, изменив цвет кожи с помощью сока грецкого ореха и переодевшись афганским паломником, он отправился сначала в Медину, а затем – через пустыню в Мекку. С собой Бёртон взял небольшую палатку, сосуд для воды из козьей шкуры и ярко-желтый зонтик для защиты от палящего солнца. Под покровами паломнических одеяний же таились пистолет, кинжал и путевой дневник,  а с пояса свисали внушительных размеров четки, которые в случае опасности можно было пустить в ход как орудие самообороны.

Это путешествие не было легкой и приятной прогулкой. Караван, с которым путешествовал Бёртон, подвергся нападению бедуинов, в результате чего были убиты 12 его спутников и несколько верблюдов.  Ссора между паломником из Турции и арабом закончилась убийством турка, тело которого было брошено на съедение шакалам. Несмотря на все трудности и опасности и постоянный смертельный риск быть обнаруженным, Бёртон наслаждался своей авантюрой:

Жизнь в пустыне, — говорил он, — бодрит, поднимает боевой дух, а лицемерная вежливость и рабство цивилизации исчезают вместе с оставленными далеко позади городами».

Попав в Мекку, отважный исследователь был на седьмом небе от счастья. Он встретил пилигримов со всего света, поучаствовал во всех ритуалах и прочел все возможные молитвы, у него даже хватило смелости и наглости сделать набросок главной исламской святыни Каабы на своем одеянии паломника.  Шесть проведенных в эйфории дней спустя он пустился в обратный путь. Успех его рискованного предприятия принес ему славу, титул хаджи и право носить зеленый тюрбан – отличительный знак человека, хорошо знакомого с исламскими ритуалами и в совершенстве освоившим искусство восточного этикета.

Бёртон не был первым европейцем, увидевшим Мекку и не поплатившимся за это жизнью, но никто другой не написал после этого столь увлекательного отчета, как он.  Его «Паломничество в Медину и Мекку» — отчасти приключенческая история, отчасти пособие по исламу для начинающих – стало бестселлером и продавалось с тем же успехом, что «Гарри Поттер» в наши дни.

Следующим амбициозным планом Бёртона стало посещение Харара в современной Эфиопии, еще один «гостеприимный» город, куда ни разу не ступала нога европейца. По легенде, город должен был пасть в течение жизни одного поколения, проникни за его стены хоть один неверный. Поначалу Бёртона забавляла идея с уже опробованным им в Мекке переодеванием. Однако в Африке сойти за местного ему не удалось бы никоим образом, так что, в итоге, он нахально прискакал к городским воротам в форме британской армии и просто попросил впустить его внутрь. К его собственному удивлению, его впустили. Город, впрочем, его совсем не впечатлил.

Одной из главных тайн, по-прежнему остававшихся нераскрытыми в 19 веке, было местонахождение истоков Нила. Все попытки отыскать их оканчивались провалом. Великая загадка Нила манила искателей приключений и обещала главный приз самому удачливому из них. Разумеется, перед таким соблазном Бёртон устоять не мог.

В эту экспедицию, финансировавшуюся Королевским географическим обществом,  он отправился в 1856 году на пару со своим товарищем Джоном Спиком. Вместо того чтобы начать в Египте и идти вверх по течению, они высадились на восточном побережье и отправились вглубь доселе неизведанных дебрей континента (их путь пролегал по территории современной Танзании).  Это путешествие стало поистине хождением по мукам: их глаза воспалились (у Спика настолько, что временами он вообще ничего не видел), у Бёртона от малярии парализовало ноги,  и месяцами он передвигался на плечах носильщиков; мухи цеце убивали их мулов, муравьи с челюстями бульдогов сводили их с ума, их носильщики толпами дезертировали, но два несгибаемым англичанина упрямо шли вперед, и семь месяцев спустя в феврале 1858 года вышли к озеру Танганьика, став первыми европейцами на берегах самого длинного пресноводного озера мира. Вот он и заветный приз, осталось только обойти вокруг берегов на каноэ и найти реку, вытекающую из него и текущую на север. Увы! Такой реки нет. Тайна так и осталась неразгаданной, а Бёртон и Спик потерпели поражение.

Вскоре после этого, казалось бы, съевшие вместе пуд соли товарищи разругались что называется вдрызг. Похоже, у добропорядочного христианина, трезвенника и ханжи Спика просто лопнуло терпение: он и так довольно долго мирился с вызывающим поведением коллеги (а вы думали, «хулиган Дик» в Африке вел себя иначе, чем во всех остальных частях света?).  В обратный путь они отправились порознь, и тут Спик совершенно случайно открыл еще одно большое озеро, которое патриотично назвал в честь правящей королевы Викторией. Кстати, Нил как раз из него и берет истоки, но наверняка Спик этого не знал, а для детального исследования у него не было всего необходимого. Вернувшись в Англию первым, он заявил о своем открытии. Однако Бёртон усомнился в его достоверности, что в результате вылилось в многолетнюю публичную ссору. В 1864 году за день до того как два теперь уже бывших друга должны были принять участие в дебатах по спорному вопросу перед лицом Британской ассоциации развития науки, Джон Спик погиб; якобы на охоте, хотя многие посчитали, что он покончил жизнь самоубийством. А научный спор об истоках Нила разрешился только спустя почти 20 лет. Спик одержал посмертную победу, а вот репутация Бёртона в научных кругах была безнадежно подорвана.

Впрочем, в его авантюрах она, пожалуй, только мешала. В последующие годы Бёртон служил британским консулом на острове Фернандо По, неофициальное название которого было Могила Белого Человека. За 3 года его не столько дипломатической службы, сколько лазанья по горам, тусовок с каннибалами и поисков горилл, которых некоторые европейцы тогда считали вымышленными существами, в британском дипкорпусе, пожалуй, не осталось ни одного человека,  не считавшего Бёртона странным, а то и просто опасным. На посту британского консула в Дамаске он и вовсе умудрился своим вызывающим поведением поссорить между собой христиан, евреев и мусульман половины города и был с позором отозван со службы. Его следующее назначение в захолустный Триест на Адриатике было унизительным, но вполне закономерным концом его дипломатической карьеры.

Впрочем, конец чего-то одного – это всегда начало чего-то другого. Новой авантюрой, в которую пустился Бёртон, стала запретный мир эротики Востока. Учитывая то, что затеял он это все в настолько пуританскую эпоху, что просто удивительно, как тогда на свет вообще появлялись дети, смелость и рискованность задуманного «хулиганом Диком» была вполне сопоставима с его паломничеством в Мекку.

В общем, взялся он – ни много ни мало – издать серию переведенных на английский пособий по любовным утехам, которыми издавна руководствовались на Востоке, включая знаменитую индийскую «Камасутру», с картинками, разумеется —  и никаких купюр. От тюрьмы его спасла только анонимность публикации. «Камасутра», кстати, стала одной из самых популярных среди книжных «пиратов» книг на английском языке.

А Бёртон, видя такой успех, решил опубликовать новый, полный перевод «1001 ночи». Эти сказки переводили и до него, но все пикантные истории подверглись обструкции, остались только те, что можно было читать детям – Али-Баба, Алладин, Синбад-мореход, ну, вы знаете. Монументальное же 16-томное издание Бертона восстановило в правах подвергшиеся ранее цензуре истории и представило сказки во всей красе. (Плюс он туда включил еще и собственные эссе на совершенно невозможные по тем временам темы.) Но в этот раз на обложке стояло его имя.

Бурю негодования, которую вызвало это издание, вы, вероятно, можете себе представить. Впрочем, к удивлению самого Бертона, в прессе появились и хвалебные статьи, авторы которых восхищались его мужеством, талантом писателя и переводчика и обширнейшими познаниями. И уж точно вечный бунтовщик не ожидал, что будет произведен в рыцари. Не за «Камасутру», конечно, но, скажем так, вопреки.