В далеком 1990 году в дышавшем на ладан Советском Союзе начал выходить новый журнал для детей «Трамвай». Это сейчас, заглянув в Википедию, я узнала, что на его страницах были впервые опубликованы многие из негласно запрещенных в Союзе авторов и произведений и что критики назвали его «журналом детского авангарда». А тогда слово «авангард» мне еще было неведомо, однако, на уровне ощущений я, многолетний читатель «Колобка» и «Мурзилки», прекрасно понимала, что «Трамвай» — явление необыкновенное.
Среди многих открытий, сделанных мной на трамвайных страницах, были лимерики Эдварда Лира в переводе Григория Кружкова. Один из них — возможно, из-за экзотических Фермопил — запомнился мне, похоже, на всю оставшуюся жизнь:
Жил мальчик вблизи Фермопил,
Который так громко вопил,
Что глохли все тетки,
И дохли селедки,
И сыпалась пыль со стропил.
В оригинале же — это единственное у Лира пятистишие, где упоминается Россия.
С этим лимериком связан памятный эпизод детства и у Владимира Набокова. В «Других берегах» он вспоминает своего учителя английского, у которого всякий раз перед уходом последнего выпрашивал свою любимую «пытку».
Держа в своем похожем на окорок кулаке мою небольшую руку, он говорил лимерик (нечто вроде пятистрочной частушки весьма строгой формы) о lady from Russia, которая кричала, screamed, когда ее сдавливали, crushed her, и прелесть была в том, что при повторении слова «screamed« Бэрнес все крепче и крепче сжимал мне руку, так что я никогда не выдерживал лимерика до конца».
Там же Набоков предлагает свою «перефразировку» (на данный момент — первый установленный русский перевод Лира):
Есть странная дама из Кракова:
орет от пожатия всякого,
орет наперед
и все время орет —
но орет не всегда одинаково.
Даже если вынести за скобки массу других интерпретаций этих строк, трансформации, которым они подверглись в процессе перевода, впечатляют. Дама из России, превратившаяся в мальчика из Фермопил, — чепуха какая-то, скажете вы вслед за Борисом Архипцевым, блестящим знатоком и переводчиком лирианы на русский язык. Но мне кажется, ее вполне оценил бы сам автор трагикомических виршей, поэт нонсенса Эдвард Лир, чья жизнь была под стать лимерикам его сочинения.
Эдвард Лир родился 12 мая 1812 года. (В этот день теперь отмечается Международный День Совенка и Кошечки — героев стихотворения Лира, которое, по итогам опросов общественного мнения, регулярно признается любимым поэтическим произведением британцев.) Он был тринадцатым из как минимум семнадцати отпрысков своих плодовитых родителей — в нескончаемой чередей рождений и смертей семья давно уже сбилась со счету.
Финансовые успехи отца семейства — брокера в лондонском Сити — шли год от года хуже, и 4-летнему Эдварду вместе с сестрой Анной, та была на 21 год его старше, пришлось покинуть родительское гнездо и поселиться отдельно. Анна фактически заменила мальчику мать и продолжала пестовать брата до самой своей смерти.
Сказать, что наш герой не отличался богатырским здоровьем — значит, не сказать ничего. Лир с детства страдал от бронхита и астмы, а со временем ещё и частично ослеп. Но мучительнее всего были приступы падучей, мучившие его с 6-летнего возраста. По счастью, он всегда знал заранее о приближающемся припадке, а потому мог спрятаться, чтобы избежать публичного унижения (в его дневнике затем появлялась очередная запись о терзавшем его «демоне» и цифра, обозначавшая степень его жестокости). Эпилепсия в викторианскую эпоху носила клеймо позора, считаясь карой небесной, ниспосылаемой в наказание за страшный грех рукоблудия. Чувство вины и стыда за свою болезнь Лир пронес через всю жизнь.
В 7 лет к печальному списку недугов добавились, как их называл сам Лир, “the Morbids” — регулярные приступы депрессии.
А судьба тем временем обрушивала на бедного мальчика все новые и новые несчастья. Незадолго до десятого дня рождения Эдварда один из его кузенов сделал с ним нечто настолько ужасное, что тот ежегодно помечал в дневнике день, в который совершилось «величайшее зло в моей жизни» (“the greatest evil done to me in my life”), так никогда и не осмелившись назвать вещи своими именами.
Учеба в школе была лишь кратким эпизодом, не отмеченным никакими успехами. Образование наш герой получил дома, где под руководством старшей сестры освоил такие типично дамские премудрости как искусство стихосложения, сочинительства и исполнения песенок и, конечно, рисования, в особенности цветов и птиц.
Банкротства отца — весьма распространенного явления в Англии XIX века — Эдвард Лир с его полной драматизма судьбой избежать никак не мог. В 15 лет он «ради хлеба и сыра насущного» начал малевать рекламные картинки для лавок; потом занялся раскрашиванием гравюр, каминных экранов и вееров, а также делал медицинские рисунки для больниц и частных докторов. В 1831 году он по рекомендации получил место художника Зоологического общества. У Лира обнаружился уникальный талант к изображению птиц, особенно — любимых им попугаев. Всего год спустя вышел в свет исключительной красоты альбом его цветных рисунков “Семейство попугаевых (Psittacidae)”.
Он произвел такое впечатление на президента Зоологического общества Эдварда Смита-Стэнли, вскоре ставшего тринадцатым графом Дарби, что тот пригласил молодого художника живописать обитателей зверинца в своем ланкаширском поместье Ноузли Парк.
Лир оказался в несколько двусмысленном положении: с одной стороны, будучи наемным работником, хотя и не слугой, он должен был пользоваться черным ходом и обедать с экономкой; с другой, хозяин регулярно приглашал его присоединиться к компании своих гостей, влиться в которую выходцу из семьи среднего класса при всем желании было невозможно.
Зато в детской все социальные барьеры и условности мигом переставали существовать, уступая не знающим сословных различий шуму, гаму, хаосу и веселью. Дети на ура принимали бьющую из Лира фонтаном бессмыслицу, а он находил в ней выход терзавшим его мучениям и, возможно, выражал таким образом свой протест против чрезмерной зарегулированности викторианского общества.
Опубликованная им в 1846 году первая «Книга чепухи» была посвящена его друзьям по детской в Ноулзи Парке — многочисленным правнукам, внучатым племянникам и племянницам тринадцатого графа Дарби.
День-деньской колотил старичонка
В брюхо звонкого медного гонга;
А прохожие в крик:
«О, гремучий старик!»
Сокрушенный, замолк старичонка. (Перевод Б. Архипцева)
«Книги чепухи», а их было опубликовано в общей сложности шесть, пользовались заметной популярностью, хотя ходили слухи, что Эдвард Лир — это всего лишь псевдоним, а настоящий автор — граф Дарби (в качестве доказательства приводился тот факт, что обоих звали Эдвардом, а фамилия Lear — анаграмма слова earl (граф)).
Сам Лир любил рассказывать такую историю. Ехал он как-то поездом, а его попутчицы взялись читать вслух своим детям стишки из «Книги чепухи». Когда в дело вмешался ехавший с ними мужчина, уверенно заявивший, что никакого Эдварда Лира не существует, нашему герою пришлось доказывать факт своего существования как художника и автора (именно в таком порядке) с помощью шляпы, носового платка и визитной карточки.
В этом происшествии столкнулись два мира Эдварда Лира — мир искусства и мир нонсенса. Оказавшись, подобно героям своих лимериков, в совершенно абсурдной ситуации, когда Лир-писатель вынужден был доказывать сам факт своего существования, Лир-живописец вместе с тем лишний раз почувствовал, что его аудитория ограничена узким кругом знатоков. А джентльмен-скептик выступил в роли типичного представителя общественного мнения (‘they’, без коих не обходится ни один из лимериков Лира), хора критиканов, лишенных, в отличие от главных героев, всякой индивидуальности, которым любое отклонение от общепринятой нормы не дает спокойно жить.
Доказывая свою настоящесть, Лир не случайно в первую очередь называет себя художником. Так он себя и чувствует — Проклятым Пийзажистом (‘landskipper‘). Любовь к пейзажной живописи, ставшей делом всей его жизни, началась с поездки в Ирландию и Озерный край и вскоре самым удачным образом соединилась с охотой к перемене мест.
Странствования Лира начались в 1837 году, когда спасаясь от «недоморганий», усугублявшихся английским климатом, он отправился в Рим, где провел несколько зим, зарабатывая на жизнь уроками рисования. Список мест, где он побывал в течение последующих десяти лет, похож на алфавитный указатель географического атласа: Албания, Бельгия, Голландия, Греция, Дарданеллы, Египет, Константинополь, Корфу, Мальта, Святая Земля, Франция, Швейцария…
Время от времени он возвращался на родину, где публиковал художественные отчеты о своих путешествиях, названные «Дневниками странствующего художника» (The Illustrated Travels of a Landscape Painter). Королева Виктория, в руки которой попала его книга об Италии, опубликованная в 1846 году, пожелала познакомиться с автором и взять у него несколько уроков рисования.
Но только за границей он чувствовал себя «счастливым, как еж» (‘as happy as a hedgehog‘) и достаточно свободным для того, чтобы влюбляться, не становясь при этом жертвой непоколебимо уверенного в своей правоте общественного мнения: гомосексуальность Лира давно уже не вызывает никаких сомнений, хотя, вероятно, носила лишь умозрительный характер.
В родной же Англии ему приходилось играть роль холостяка в поисках потенциальной миссис Лир, которая, как он говорил в шутку, готовила бы ему пудинги и точила карандаши. Много лет он колебался, делать ли ему предложение Августе Бетелл, годившейся ему в дочери, пока она не вышла замуж за другого. Не считая себя завидным женихом, Лир, однако, и в старости не переставал думать о женитьбе; впрочем, мысли его носили сугубо практический характер — ему была нужна «славная женщина, которая заботилась бы обо мне до самой моей смерти» (‘a good woman to nurse me to the last’). Это была тоска не по романтической привязанности, а по теплу домашнего очага — счастье, выпавшее на долю его многочисленных друзей, но обошедшее стороной его.
На седьмом десятке лет Лир поселился в Сан-Ремо на вилле, названной им в честь друга Альфреда Теннисона (жена поэта Эмили была, вероятно, самой близкой наперсницей Лира). Неизбывное одиночество отчасти скрашивали переписка, друзья, кот Фосс и верный слуга Джорджио.
На Джорджио, моего драгомана, повара, слугу, переводчика и проводника, у меня никогда не было причин жаловаться. Он владеет всевозможными языками, свободно говорит на десяти из них — талант, обычный для многих греков, путешествующих на Востоке, а мой Джорджио родом из Смирны.
Его лицо несколько напоминает те странные лица львов или грифонов, которые можно видеть на дверных молотках и ручках ваз, а форма нижней челюсти говорит о том, что лучше не испытывать долго его терпение.
По утрам Джорджио бывает рассеян и склонен вспоминать разные случаи из прошлого. После полудня его замечания становятся все более отрывистыми и нравоучительными — чтобы не сказать мрачными. Всякий признак нерешительности и колебания выводит его из себя. Необходимо следить за настроением слуги, от которого зависит ваше благополучие, и лучше всего не раздражать его попусту, потому что у хорошего драгомана много дел помимо капризов и беспокойств его нанимателя…
Из путевых дневников Эдварда Лира. Албания, 14 сентября 1848 (перевод Г. Кружкова)
Когда Лир умер в 1888 году, его похоронили на кладбище Фоче в Сан-Ремо рядом с верным Джорджио.
Ровно сто лет спустя он удостоился заслуженного места в Уголке поэтов в Вестминстерском аббатстве, а за три года до этого, когда в Королевской академии прошла выставка его художественного наследия, он был наконец признан и как состоявшийся живописец.
Как приятно знать мистера Лира!
Исписал он тома чепухой!
Для одних он чудак и задира,
Для других – человек неплохой.Ум его утончён и отточен,
Нос его грандиозно велик;
Лик его не особо утончен,
Борода его точно парик.Уши есть, пара глаз и десяток
Пальцев, если считать два больших;
Был когда-то певцом из завзятых,
Но со временем он попритих.Горы книг он воздвиг, и из залы
Он устроил себе кабинет;
Выпивает немало Марсалы,
Не хмелея нимало, о нет.Дружен с клириком он и с мирянином;
И при нём старый Фосс, верный кот;
Телом кругл и отменно пространен он,
Ходит в шляпке чудной круглый год.Ребятня надрывается вслед,
Коль в плаще белоснежном идёт он:
«Вон, в ночную рубаху одет,
Англичанин идёт, идиот он!»Он рыдает с морскою волною,
Он рыдает на гребне холма;
Он скупает блины и спиртное,
Он влюблён в шоколад без ума.По-испански молчит, но читает,
Хмель имбирный отверг сей придира;
И пока его след не растает,
Как приятно знать мистера Лира!(Перевод Бориса Архипцева)