К моменту своей смерти Гилберт Кит Честертон стал по-настоящему великим человеком: гроб с телом писателя был таких исполинских размеров, что в последний путь покойный отправился через окно третьего этажа своего дома в Биконсфильде. Для автора «Человека, который был Четвергом» и серии детективов об отце Брауне, а также одного из самых пламенных апологетов католичества, которого влиятельная группа его единоверцев старательно продвигает в святые, такой уход столь же символичен, сколь и закономерен.
Мальчишкой Гилберт Кит Честертон не блистал способностями: заговорил он только к трем годам, а премудрости чтения освоил лишь в 8-летнем возрасте. Один из его учителей без обиняков вынес приговор умственным способностям самого отстающего ученика в классе:
Если вскрыть тебе голову, то там не обнаружится никаких мозгов, а только кусок жира».
С грехом пополам закончив школу, юноша пошел учиться живописи, но вскоре понял, что его истинные таланты и склонности лежат в сфере писательства.
В 1900 году 26-летний Честертон опубликовал несколько критических статей об искусстве. Так началась карьера одного из самых плодовитых писателей в истории. Впрочем, сам он считал себя прежде всего журналистом. Из под его пера вышло свыше 4000 газетных эссе, включая еженедельные колонки в The Illustrated London News на протяжении 30 лет (одна из них вдохновила Махатму Ганди на борьбу за независимость Индии) и 13 — в The Daily News. Свой успех на публицистическом поприще общепризнанный мастер парадокса объяснял так:
По моим представлениям, единственный полезный совет, который я, старый журналист, мог бы дать начинающему журналисту, заключается в следующем: напишите статью для спортивной газеты и еще одну для газеты религиозной, а затем перепутайте конверты».
I have a notion that the real advice I could give to a young journalist, now that I am myself an old journalist, is simply this: to write an article for the Sporting Times and another for the Church Times, and put them into the wrong envelopes.
Честертон с одинаковой легкостью и вдохновляющей виртуозностью писал об истории и политике, экономике и философии, теологии и литературе. Благодаря его «Вечному человеку» юный атеист Клайв Стейплз Льюис стал христианином и богословом. Его «Наполеон Ноттингхильский» вдохновил Майкла Коллинза возглавить движение за независимость Ирландии. А когда Честертона попросили написать книгу о святом Фоме Аквинском, он, бегло пролистав верхний из стопки принесенных секретарем из библиотеки фолиантов по теме, захлопнул его и тут же взялся диктовать свое сочинение — лучшее из всех, когда-либо написанных о святом.
Он ушел в писательство, что называется, с головой, из всех остальных явлений жизни делая исключение лишь для еды, выпивки и курения. Завязать галстук было для него непосильной задачей. Его противостояние с телефоном так и не увенчалось перемирием, а рассеянность вошла в легенду. Однажды его жена, она же личный секретарь, пытавшийся хоть как-то упорядочить жизнь популярного писателя и лектора, получила от Честертона телеграмму следующего содержания: «В Маркет Харборо. Где я должен быть?» Фрэнсис тут же телеграфировала предельно лаконичный ответ «дома», справедливо полагая, что из этой точки ей проще будет отправить витающего в облаках слов мужа в нужном направлении.
Объемный плащ (скрывающий, как говорили, по рассеянности то вовсе отсутствующие, то надетые с чужого, гораздо меньших размеров, плеча другие элементы гардероба писателя), мятая шляпа, трость с вкладной шпагой в руке и сигара во рту — Честертон мог затеряться где угодно, но только не в толпе. При росте 190 сантиметров и весе около полутора центнеров он шутил, что в метро уступает место сразу трем дамам. Вообще, он отличался завидным чувством юмора и умел смеяться не только над другими, но и над собой, что, возможно, и спасало его от публичного линчевания за далеко не всегда политкорректные шутки вроде этой:
20 миллионов молодых женщин заявили: «Мы не позволим, чтобы нам диктовали!» — и тут же стали стенографистками.
Twenty million young women rose to their feet with the cry: ‘We will not be dictated to!’ and promptly became stenographers.
С политкорректностью у Честертона вообще было туго. Его откровенный антисемитизм не был по тем временам чем-то исключительным, но, разумеется, на его репутации это сказалось не лучшим образом. В своей автобиографии он попытался объясниться с читателем на эту тему, но попытки оправдаться, как это часто бывает, привели к прямо противоположному результату. Не будучи ни в коей мере фашистом или сторонником геноцида, он, возможно, пересмотрел бы свои взгляды, если бы не умер в 1936 году и увидел, к какой катастрофе антисемитизм приведет Европу.
Все это, конечно, не отменяет заслуг Честертона как писателя, хотя и ставит под большое сомнение идею причисления его к лику святых.
Добавить комментарий