В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос.
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен Его волос…
Бык дохнул в лицо Младенца
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша.
Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
А бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.
Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть Дитя бочком…
Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал:
«Посмотреть бы на Ребенка
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…
А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей
И с улыбкой, полной ласки,
Прошептал: «Смотри скорей!..»
Саша Черный
Ценить прекрасное гораздо проще с туго набитым кошельком. Создавать прекрасное на пустой желудок тоже проблематично. Не зря на протяжении веков творцам всех мастей оказывали поддержку меценаты, в том числе венценосные. Королевская благосклонность держала на плаву поэтических муз Джеффри Чосера, Джона Скельтона и Бена Джонсона. Однако Карл II пошел дальше своих предшественников: при нем придворный поэт стал полноценной штатной единицей королевского дома с фиксированным гонораром (около £6,000 по состоянию на 2020 год) и премиальной бочкой шерри. В пересчете на бутылки получается 720. С 1984 года в знак культурного и торгового сотрудничества между двумя странами эту обязанность добровольно исполняют испанские поставщики напитка, а награждаемые могут выбрать себе шерри по вкусу и даже нарисовать свою собственную этикетку.
Одна из самых известных историй любви XIX века похожа на сказку о спящей красавице: главная героиня живет, как во сне, в плену драконовских представлений о счастье отца-деспота, пока однажды в нее не влюбляется рыцарь без страха и упрека, который, преодолев все преграды на пути к сердцу милой, будит ее ото сна, тайком от домашнего тирана ведет под венец, а затем увозит в волшебную страну Италию, где они живут долго и счастливо. Однако в отличие от сказок, где хэппи-эндом все и заканчивается, в жизни всегда следует продолжение истории, и оно редко обходится без драмы, а то и трагедии.
Думал я, что Лондон сер, как слон.
Думал, что печален он, как стон.
А он светел,
Разноцветен
Он.
Идучи по мосту Вестминстер,
Слышу нежный голос высших сфер:
Вот вам, мистер,
Мост Вестминстер,
Сэр.
Где хочу гуляю, счастлив, пьян.
В центре у фонтана ем каштан.
Всюду флаги.
Джин во фляге
Прян.
А вокруг, забыв, зачем живут,
Лондонцы безрадостно снуют.
Им все мрачно,
Все невзрачно
Тут.
В Гамбург им теперь бы или в Рим.
Здешний шум противен им и дым.
Лондон пестрый
Как нож острый
Им.
Скуден быт британца, труден хлеб.
Утром он садится, глух и слеп,
В черный, тесный,
Шестиместный
Кэб.
Каждый день он видит Риджент-стрит.
Курит с кем попало и острит.
Безупречно
Вымыт, вечно
Брит.
Каждый вечер он, хоть хвор, хоть слаб,
Гордо входит, что твой маршал в штаб,
В тусклый, скучный,
Равнодушный
Паб.
Жаль британцев, худо им вполне.
В Лондоне они, как на Луне.
Все им тошно
Здесь, не то что
Мне.
Немцев жаль, голландцев, римлян жаль.
Круглый год в душе у них февраль.
Дышат грузно,
Смотрят грустно
Вдаль.
Вот бы, мол, пойдя бог весть куда,
Встретить город, где бы жить всегда...
А он - вот он,
Ест и пьет он,
Да.
Слез не льет он,
Флаги шьет он,
Да.
(С)Михаил Щербаков
И снова локдаун. Во время первого — этой весной — я наткнулась на малоизвестное стихотворение Михаила Кузмина, написанное ровно 100 лет назад и по другому поводу, но удивительно созвучное настроению тех дней, да и, пожалуй, всего этого года. (Впрочем, это еще и просто хорошая поэзия.)
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленный мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Берёзове,
Читаем Библию и ждём.
И ждём чего? самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж взбухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.
Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованном Архангеле
Лишь млеют сладостно огни.
Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и лёгкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!
Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: «Это навсегда!» —
Пусть упадет, как беззаконница,
Меня водившая звезда.
Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,
О, бедная моя любовь.
Струями нежными, не пылкими,
Родная согревает кровь,
Окрашивает щеки розово,
Не холоден минутный дом,
И мы, как Меншиков в Берёзове,
Читаем Библию и ждём.
Все пройдет, пройдет и этот локдаун. Главное — будьте здоровы, где бы вы ни были.
Earth has not anything to show more fair:
Dull would he be of soul who could pass by
A sight so touching in its majesty:
This City now doth, like a garment, wear
The beauty of the morning: silent, bare,
Ships, towers, domes, theatres, and temples lie
Open unto the fields, and to the sky;
All bright and glittering in the smokeless air.
Never did sun more beautifully steep
In his first splendour, valley, rock, or hill;
Ne’er saw I, never felt, a calm so deep!
The river glideth at his own sweet will:
Dear God! the very houses seem asleep;
And all that mighty heart is lying still!
(C) Public domain
