Театр Ковент Гарден

Одержав победу в Гражданской войне, пуританское правительство Кромвеля поставило театральные представления за их фривольный характер вне закона. Восстановленная в 1660 году монархия в лице Карла II не замедлила вернуть нации право веселиться. Правда, разрешение на постановку драматических спектаклей было пожаловано только двум лондонским театрам — получившей название Королевской труппе под руководством Томаса Киллигрю и труппе герцога Йоркского с сэром Уильямом Давенантом во главе (впоследствии — театры «Друри Лейн» и «Ковент Гарден» соответственно), которые с тех пор вели отчаянную борьбу друг с другом за лучших актеров и благосклонность зрителя.

За без малого четыре сотни лет своего существования «Ковент Гарден» пережил несколько реинкарнаций. Первый театр с этим именем открылся 7 декабря 1732 года. Его построил актер и импресарио театральной труппы герцога Йоркского Джон Рич. Позволить себе такую роскошь он смог благодаря невероятному успеху «Оперы нищего», написанной по его заказу Джоном Геем  и поставленной им в Lincoln’s Inn Fields. Эта коллаборация, как говорили тогда, made Rich gay and Gay rich (каламбур, обыгрывающий фамилии ее участников — «богача» и «весельчака»).

В чем новый театр очевидно давал фору своему сопернику — так это расположение королевской ложи. В «Друри Лейн» она располагалась так, что придворные могли попасть туда только через сцену; а в «Ковент Гарден» доступ к королевскому телу был прямым, что по достоинству оценили обе стороны.

«Ковент Гарден» с самого начала показал себя как передовой театр. Так в  1734 году на его подмостках состоялась премьера «Пигмалиона» — первого т.н. ballet d’action, т.е. истории, рассказанной через танец (то, что со временем стало называться классическим балетом). С 1735 года и до самой смерти музыкальным директором театра был Георг Фридрих Гендель, многие из опер и ораторий которого первыми услышали зрители «Ковент Гарден». 16 мая 1767 года на этой сцене фортепиано дебютировало как публичный музыкальный инструмент: в тот день некая мисс Брикер под аккомпанемент Чарльза Дибдина исполнила арию из генделевской «Юдифи»; а год спустя здесь же состоялся первый публичный фортепианный концерт, на афишах стояло имя Иоганна Христиана Баха, младшего сына маэстро.

В следующем столетии тогдашний директор театра Уильям Чарльз Макреди первым в истории в 1837 году использовал изобретенный Голдсуорси Гёрни друммондов свет, нам лучше известный как свет рампы. С тех пор, конечно, все давно уже перешли на электричество, но выражение in the limelight в английском языке благополучно сохраняется и по сей день.

20 сентября 1808 года «Ковент Гарден» постигло первое из типичных театральных несчастий. Как когда-то шекспировский «Глобус», его погубила пушка, неудачно выстрелившая в ходе шедшей тем вечером пьесы. Сгорело дотла практически перестроенное заново в 1792 году здание, погребя под руинами три десятка пожарных. В огне погиб генделевский орган, декорации, костюмы и уникальное собрание оригиналов рукописей оперных партитур.

Однако уже 31 декабря принц Уэльский заложил первый камень в основание нового здания. Архитектором выступил Роберт Смирк (также автор здания Британского музея), вдохновением которому послужил храм Минервы на афинском Акрополе. Пока отстраивался «Ковент Гарден», его соперник «Друри Лейн» тоже сгорел. Театр на какое-то время оказался монополистом на столичной драматической сцене. Это вкупе с необходимостью компенсировать затраты на строительство привело руководство театра к вполне предсказуемым решениям отдать больше места популярным у состоятельных людей ложам и, разумеется, повысить цены на билеты как в ложи, так и в партер.

Новый «Ковент Гарден» должен был открыться 18 сентября 1809 года шекспировским «Макбетом» с несравненной Сарой Сиддонс в роли леди Макбет. Однако этим планам не суждено было сбыться. И здесь нужно сделать важное отступление.

В Британии XVIII-XIX вв. значение театра в жизни горожан было колоссально. Любой мало-мальски крупный город имел свой храм Мельпомены, регулярные паломничества в который совершались представителями практически всех сословий. Для тех, кто побогаче, были ложи по 5 шиллингов (их можно было бронировать заранее); партер в ту пору назывался еще не stalls, а просто pit («яма»), престижа не имел и был прибежищем весьма разношерстной публики, которую объединяло наличие в карманах 3 шиллингов на приятное времяпрепровождение и любовь к развлечениям, превозмогавшая неудобства многочасового сидения на деревянных скамейках в неотапливаемом зале; места на галерке за 1 шиллинг были вполне по карману ремесленникам, торговцам вразнос и подмастерьям. Можно было пройти и за полцены: достаточно было явиться к концу второго акта трехактной пьесы или же третьего, если в пьесе было пять актов.

Двери театра открывались в пять с четвертью. Толпа жаждущих зрелищ брала приступом сначала билетную кассу, а затем зрительный зал. Не обходилось, конечно, без жертв. Избежать риска потерять лицо в театральном столпотворении можно было, наняв специального человека, который за умеренную плату брался достать вам билет и место в зале.

Представления начинались без десяти семь вечера (в четверть седьмого зимой) и шли порой до 5 часов.  Публика шла в театр не за духовной пищей, а за развлечением; театры, чтобы выжить, вынуждены были идти у нее на поводу. В итоге типичное театральное зрелище представляло собой своего рода варьете, где главная, «полнометражная», пьеса шла в окружении одной-двух «короткометражек», т.н. масок или пантомимы, а также музыкальных и танцевальных номеров, вставлявшихся к месту и не к месту при любой малейшей возможности. Костюмы, декорации и сценическая машинерия становились все более изощренными и часто рекламировались как самодостаточная причина посетить тот или иной спектакль. Кстати, свет в зале для лучшей видимости не тушили.

Театр был таким же средоточием городской жизни, как улица или кофейня. Здесь вели дела, заводили интрижки, а при необходимости и с кулаками отстаивали свое мнение. Хорас Уолпол в 1789 году стал свидетелем «боксерского поединка» между двумя дамами, сидевшими в ложах. Когда партер попросил их удалиться из зала, чтобы не мешать ходу пьесы, воюющие стороны переместились в фоей, где, окруженные толпой любопытных, продолжили рвать друг другу волосы; к счастью, на обеих были хорошо напомаженные парики, так что пудры летело много, но кудри особо не пострадали.

Зритель, а не импресарио, был истинным хозяином театра, поднимая бунт, если любимый актер вдруг не появлялся на сцене, требуя от комедиантов говорить громче или и вовсе, не стесняясь даже присутствием короля, остановить пьесу, если кому-то в зале стало плохо.

Зная все это, вы теперь и сами догадаетесь, с каким восторгом завсегдатаи «Ковент Гарден» встретили вышеупомянутые нововведения. У театрального подъезда собралась многотысячная толпа. Внутрь прорваться удалось, разумеется, далеко не всем. Появившегося на сцене с приветственным словом директора встретили было аплодисментами, но, как только тот заговорил, они сменились гиканьем, шиканьем и улюлюканьем, не смолкнувшими и с появлением на сцене Сары Сиддонс.

На место происшествия прибыли члены городского магистрата и, по традиции, торжественно зачитали собравшимся Закон о мятеже, провозглашавшем любые компании численностью 12 и более человек незаконными и подлежащими разгону в случае отказа разойтись мирно. В ответ бунтовщики запели «Боже, храни короля» и «Правь, Британия». После этого стражи правопорядка сказали, что умывают руки, тем более что они сами не вполне были уверены в обоснованности своих требований: в конце концов протестующие имели полное право находиться в театре — они ведь купили билеты!

Противостояние сторонников старых цен и театральной администрации приняло затяжной и вместе с тем вполне себе зрелищный характер. Повстанцы под аккомпанемент скороводок и прочей домашней утвари исполняли тут же рождавшиеся мятежные песни и пляски. Оказавшийся между молотом и наковальней директор от отчаяния нанял боксеров, чтобы вышвырнуть бунтовщиков из театра. Шли аресты; за два с половиной месяца восстания, вошедшего в историю как the Old Prices Riot, были взяты под стражу несколько подмастерьев, клерков, рабочих, дельцов и даже графская дочка.

В конце концов, администрации «Ковент Гарден» пришлось сдаться. 14 декабря было заключено перемирие, а вечером следующего дня директор театра публично извинился как за повышение цен, так и за привлечение грубой физической силы в лице боксеров к наведению порядка. Все выдвигавшиеся ранее в адрес смутьянов обвинения были сняты.

В 1843 году пришел конец монополии «Ковент Гарден» и «Друри Лейн». Борьба за зрителя обострилась с новой силой. Однако теперь задавала тон не галерка и не близкий ей некогда по духу партер, а набиравший силу респектабельный средний класс. Благодаря ему партер обрел свою теперешнюю престижность, а смотреть представления стало принято в тишине и темноте.

Три года спустя в «Ковент Гарден» из театра Ее Величества на Хеймаркете перешел талантливый композитор и дирижер Майкл Коста, а вместе с ним — и изрядная часть его оперной труппы. В апреле 1847-го после переделки зрительного зала театр открылся под новой вывеской «Королевская итальянская опера». В 1892 году с расширением репертуара он был переименован еще раз, и с тех пор носит имя Королевского оперного (The Royal Opera House). Зимой и летом здесь шли опера и балет, а в межсезонье, если театр не был закрыт, тут показывали фильмы, устраивали танцы, лекции и кабаре-шоу.

Правда, все это происходило в стенах уже другого, третьего по счету здания. Второе сгорело в марте 1856 года. Своим вниманием грандиозное пожарище почтили среди прочих королева Виктория и принц Альберт. Новое огнеупорное здание, возведенное по проекту Эдварда Миддлтона Барри, было готово через два с небольшим года. Рядом с новым зданием театра Барри построил в подражание снискавшему несколькими годами ранее Хрустальному дворцу изящное сооружение, предназначавшееся для цветочного рынка. Одно время здесь устраивались концерты, а потом торговали заморскими фруктами.

До наших дней сохранился фасад, фойе и собственно зрительный зал театра, все же остальное подверглось кардинальной перестройке в конце 90-х. Тогда же был демонтирован цветочный рынок, но, по счастью, не отправлен в утиль, а сохранен. В 2003 году его фасад был куплен администрацией рынка Боро на южном берегу Темзы близ Лондонского моста и украсил собой здание ресторана Roast.