Согласно педагогическим канонам XIX века, девочкам не полагалось учить латинский язык. Поэтому когда десятилетняя Джейн Уэлш высказала родителям такое пожелание, они, хоть и не чаяли души в единственном чаде, остались непреклонны. Чадо, впрочем, не отступилось от заветной мечты. В один прекрасный вечер, вместо того чтобы отправиться спать, Джейн спряталась под столом в гостиной, откуда до слуха потрясенных родителей вскоре донеслись склонения латинского слова penna («перо»). После чего прозвучало:
Я хочу учить латынь. Пожалуйста, позвольте мне быть мальчиком.
Преподавать юной Джейн Уэлш язык древних римлян был нанят учитель местной школы 19-летний Эдвард Ирвинг. Ирвинг искренне восхищался доктором Уэлшем, которого считал одним из самых мудрых, чистосердечных и достойных людей, и его одаренной дочерью и прожужжал о них все уши своему приятелю Томасу Карлейлю. Неудивительно поэтому, что состоявшееся, наконец, в мае 1821 года личное знакомство мгновенно обернулось для будущего «челсийского мудреца» влюбленностью.
По возвращении в Эдинбург Карлейль немедленно собрал для дамы своего сердца книжную посылку и снабдил ее удивительнейшим сопроводительным письмом, сочетавшим в себе сентиментальность с педагогическими наставлениями в форме списка рекомендуемого чтения. Несколько недель спустя Джейн вернула присланные фолианты с запиской, чья лаконичность граничила с грубостью и не оставляла адресату никаких надежд на взаимность. Сын каменщика из шотландского захолустья мог заблуждаться насчет своих матримониальных перспектив, но для дочери и единственной наследницы уважаемого доктора и его крайне консервативной супруги выйти замуж за человека без положения в обществе, без денег и даже без надежды и явного желания исправить столь досадную ситуацию было совершенно немыслимо. Прибавьте к этому общую неотесанность претендента и малопривлекательную с женской точки зрения репутацию самого института брака.
Но если романтические ухаживания со стороны нового знакомого Джейн решительно отвергла, то в качестве интеллектуального компаньона он ее более чем устраивал. За два года до этого доктор Уэлш подхватил от одного из пациентов брюшной тиф и скоропостижно скончался. 18-летняя Джейн была безутешна. Она не была обделена вниманием со стороны противоположного пола. Однако никто из ее поклонников не интересовался серьезными книгами или идеями и не ценил ее так, как покойный отец, — не за красивые глаза, а за ум. Никто, кроме Томаса Карлейля.
Завязавшуюся между ними переписку никак не назовешь эпистолярным романом, скорее — романом воспитания, где Карлейль играл по очереди роли мудрого, строгого и требовательного учителя, проповедника, брата и влюбленного, а Джейн — смышленой, способной и старательной ученицы, сестры — и примерной дочери, которая все получаемые ею письма давала читать матери.
Вашим другом я буду, вашим самым верным, самым преданным другом, пока дыхание жизни не покинет меня; но вашей женой! Никогда! Никогда!
Джейн Уэлш — Томасу Карлейлю 16 сентября 1823 года
Три с половиной года переписки — и Джейн неожиданно для себя самой пришла к заключению, что единственный человек, достойный ее руки и сердца, — неотесанный провинциал с тяжелым характером и полным отсутствием перспектив в жизни. Еще полтора года обмена письмами спустя они поженились.
… он обладает всеми качествами, которые я полагаю обязательными в моем муже, — жарким верным сердцем, чтобы любить меня, могучим интеллектом, чтобы руководить мной, и пламенным духом, который станет моей путеводной звездой, светом моей жизни… Таков, значит, мой будущий муж; не великий человек в самом распространенном смысле этого слова, но истинно великий в его настоящем, истинном значении; ученый, поэт, философ и «мудрый и благородный муж», тот, кому «благородство пожаловано всемогущим богом», и к чьей возвышенной зрелости не применимы мерки лиллипутов.
Джейн Уэлш в письме родственнице Элизе Стодарт 8 февраля 1822 года
Новобрачные поселились на захолустной ферме – часть оставленного Джейн отцом наследства. Оглядываясь позднее на их жизнь в шотландской глуши, Джейн вспоминала, что двое из живших там до них бедолаг сошли с ума, а третий спился.
Джейн была отчаянно одинока. Она любила Карлейля, но это была любовь сестры к брату или дочери к отцу, нежели любовь жены к мужу. И не то, чтобы она не была любима. Просто Томас Карлейль плохо годился на роль супруга — склонный к уединению, по большей части погруженный в себя и подавленный, он не мог дать ей того внимания и душевного тепла, в котором нуждалась эмоциональная часть ее натуры. Даже спать в одной постели с женой было выше его сил; когда однажды в гостях у родственников они вынуждены были лечь вместе, Карлейль не выдержал и посреди ночи ушел из дома.
Господь поступил очень разумно, что позволил Карлейлю и миссис Карлейль жениться друг на друге и таким образом испортить жизнь только двум людям вместо четырех.
Сэмюэл Батлер
В июне 1834 года шестилетнее отшельничество Карлейлей закончилось: супруги перебрались в Лондон, поближе к издателям и образованным современникам, и обосновались — на всю оставшуюся жизнь — в доме номер 5 (стал номером 24 еще при жизни Карлейля) по Чейни Роу в Челси.
Джейн сразу же пришлась по душе роль хозяйки литературного салона. Не менее, а, возможно, более важной были ее роли домоправительницы, взятая ею на себя, главным образом, в качестве замены несостоявшейся профессиональной карьере, и хранительницы душевного спокойствия гения. А покушались на него многие: соседский петух, не дававший Карлейлю спать по ночам; соседская девочка, упражняющаяся в игре на фортепиано; уличные торговцы, шарманщики, почтальоны; тележки, повозки, кареты и омнибусы и ежечасный бой местных курантов. Да и в житейских вопросах великий философ был совершенно беспомощен.
Только подумай — мой муж сделал мне маленький подарок! Тот, который никогда не следит за чепухой вроде дней рождения и ни к чему на свете не испытывает большую неприязнь, чем к необходимость пойти в магазин, даже чтобы купить самому себе брюки или пальто; так что к ужасу портных-кокни этим вынуждена заниматься я.
Джейн Уэлш Карлейль — Маргарет Уэлш 15 июля 1842 года
Усердный труд и самоотверженная забота жены о его комфорте и хорошем расположении духа дали свои плоды — к 1845 году Томас Карлейль обретает международную славу, а Джейн начинает называть себя «женой Льва».
Она стала светской львицей, не мечтая о том. А вот ее детским грезам о большой литературе не суждено было сбыться. Однако несомненный писательский талант Джейн нашел себе выход — правда, не на страницах романов, а в ее письмах, стяжавших их автору славу одного из величайших представителей эпистолярного жанра.
Сохранилось около трех тысяч написанных Джейн писем. В них почти не упоминаются события общественной жизни. Политика, наука и религия, искусство и музыка тоже не удостаивались ее внимания. Да и об идеях своего гениального мужа, чьи сочинения она прилежно прочитывала от и до, пока Фридрих II Прусский не истощил даже ее, казавшееся безграничным, терпение, Джейн высказывается на удивление мало. И все же читать их — исключительное удовольствие благодаря блистательному дару рассказчика, прекрасному слогу и редкому умению автора подмечать в обстоятельствах повседневной жизни абсурдное и драматичное.
Эпистолярий Джейн Уэлш Карлейль представляет собой своего рода фотоальбом, на страницах которого нашлось место всему и всем. Тут и простые люди — служанки, прощенные и уволенные, соседи, незнакомцы; домашние заботы — от борьбы с клопами до «землетрясений» (так Карлейли называли генеральную уборку, по современным понятиям тянувшую на полноценный ремонт); впечатления от прогулок, поездок и гостевых визитов к друзьям и родственникам. И, разумеется, знаменитости — сам Карлейль во всем многообразии его сложной натуры; «говорящий соловей» Ли Хант; «чем-то похожий на цыгана» Теннисон, очаровательный и с благородным сердцем; Маколей, способный переговорить самого Карлейля; и многие, многие другие.
В эти письма Джейн вложила душу, как могла бы вложить ее в детей, которых у них с Карлейлем не было. У них вообще было мало того, что они могли бы назвать общим словом «наше». БОльшую часть дня и ночь они проводили в разных комнатах. Гулять что пешком, что верхом Карлейль предпочитал в одиночестве либо же в компании кого-то еще, а не жены. В отпуск они тоже ездили, как правило, по отдельности, в лучшем случае пересекаясь на несколько дней в его середине. И дело было не только в потребностях и капризах Карлейля, которые Джейн принимала как должное. Ей тоже надо было время от времени отдохнуть от своего гениального мужа и его идиосинкразий. Им вполне хватало совместных завтраков, вечерних посиделок в гостиной и непременных ежедневных писем во время длительных разлук.
Только внезапная смерть Джейн во время прогулки в экипаже в Гайд-парке 21 апреля 1866 года и обнаруженные Карлейлем после этого дневники жены открыли «челсийскому мудрецу» глаза на то, как сильно он был любим и как трудно — а то и невозможно — было Джейн за непрерывно сменявшими друг друга вспышками гнева, приступами меланхолии и отчаяния увидеть его любовь к ней.
Безутешный, Карлейль не мог простить себя и в качестве покаяния подготовил к печати двухтомник писем и воспоминаний жены, снабдив его своими примечаниями и пояснениями. Он увидел свет лишь после смерти философа.
Томасу Карлейлю повезло с женой, на протяжении всей их совместной жизни целенаправленно, хотя и с немалыми усилиями, воплощавшей его идеал супруги — примерной хозяйки, избавлявшей его от забот и хлопот повседневности, умевшей слушать, бесконечно преданной мужу и отдававшей ему должное. Он и его желания всегда были на первом месте для них обоих. И как спутница жизни Джейн Уэлш Карлейль, безусловно, состоялась. Вот только было ли этого достаточно? Прежде всего ей самой.
Добавить комментарий