Волею судеб оказавшись в 1931 году в Лондоне, Бертольд Любеткин (1901 — 1990) обнаружил, что в плане архитектуры Великобритания отстала от континентальной Европы, по его прикидкам, лет этак на пятьдесят. В процессе исправления этой неловкой ситуации он стал одной из главных фигур британского модернизма предвоенного периода и проводником идеи архитектуры как инструмента социального прогресса.
Рубрика: Места надо знать Страница 1 из 8

Каждый час на Пикадилли разыгрывается небольшой спектакль: под звуки старинной музыки появляются два господина в нарядах XVIII века и раскланиваются друг с другом. Убедившись, что дела идут своим чередом, они скрываются каждый в своем домике по бокам от изящных часов. Господ зовут Уильям Фортнум и Хью Мейсон, а основанный ими универмаг по праву считается образцовым.
Королю Якову VI Шотландскому (он же Яков I Английский) не давала покоя слава французского шелка — утка и основы всей моды XVII века. Однако то ли по досадному недоразумению, то ли в результате происков коварных галлов, посаженные им тутовые деревья оказались не того вида — и вся затея с треском провалилась.
Однако сад остался и в период Реставрации стал модным парком культуры и отдыха. В своей следующей инкарнации он обрел форму Арлингтон-хауса, который в свой черед в 1703 году уступил место Бакингем-хаусу, лондонской резиденции первого герцога Букингемского Джона Шеффилда.

Правящие монархи мечтали прибрать к рукам этот лакомый кусок столичной недвижимости не один год. Королеву Анну очень раздражало, что открывавшийся из окон Бакингем-хауса роскошный вид на Сент-Джеймский парк, создавал иллюзию, будто хозяин дома притязает еще и на эти королевские владения. В 1723 году будущий Георг II с супругой приценились было, но запрошенные герцогиней Букингемской £60,000 совершенно не вписались в их бюджет. В итоге, лишь Георгу III в 1761 году удалось сторговаться с тогдашним владельцем и осчастливить свою супругу королеву Шарлотту уютным семейным гнездышком (в противовес официальной резиденции в Сент-Джеймском дворце).
Главная река Лондона, разумеется, Темза. Однако не единственная. Ее многочисленные притоки верой и правдой служили местному населению, пока в XIX веке не стали препятствием на пути у растущего без удержу города. В результате многие из столичных рек оказались под землей. Так, например, Банк Англии в буквальном смысле стоит на реке Уолбрук, а прямо под Букингемским дворцом течет Тайберн — река, некогда знаменитая своим лососем, а теперь всего лишь часть канализационной системы мегаполиса.

Такая же судьба постигла и самую крупную и самую легендарную из лондонских подземных рек. Флит, берущий начало в высокогорьях Хэмпстеда-Хайгейта, испокон веку служил источником питьевой воды для лондонского Сити. Этот гидроним, как и fleet («флот»), происходит от староанглийского fēotan («держаться на поверхности воды, плыть»). Так что исторически Флитом называлось лишь нижнее течение реки, где было возможно судоходство, а все остальное было известно как Hole-bourne, т. е. «река в ложбине».

Этот вполне себе захолустный уголок Лондона — даром, что в нескольких минутах ходьбы от трех вокзалов, Британской библиотеки и штаб-квартиры Google – концентрацией культурного наследия на квадратный метр затмит многие популярные туристские достопримечательности. От раннего христианства, классиков английской литературы и классики британского дизайна до женской эмансипации, поездов «Евростар» и ливерпульской четверки — практически краткая энциклопедия истории города. И одна из бережно хранимых им тайн.
Попросите любого риелтора назвать три главных характеристики особо лакомых объектов недвижимости и вы наверняка услышите в ответ: Location, Location, Location (на британском ТВ есть даже передача с таким названием). Жильцам дома, о котором пойдет речь ниже, есть чем гордится: их ближайший сосед — Королевская академия художеств; через дорогу — универсам Fortnum & Mason и не менее легендарный книжный Hatchard’s; до лучших в мире портных на Сэвил-роу, джентльменских клубов Сент-Джеймса и прочих элитарных удовольствий, которыми славится Мейфер, тоже рукой подать. Между тем, тысячи людей ежедневно проходят мимо него, не замечая, и неслучайно: приватность — второй главный козырь этого лондонского адреса для избранных.

Что учреждение культуры Тейт Британ стоит на месте бывшего учреждения исправительного, вы, вероятно, уже в курсе. История этого узилища заслуживает отдельного и подробного рассказа, к которому мы незамедлительно и приступим.
Как ни парадоксально это прозвучит, но своим появлением тюрьма Миллбэнк обязана американской Декларации независимости. Последовавшая за ее принятием война одним махом поставила крест на британской практике высылки за океан правонарушителей, которым даже по суровым законам 18 столетия смертная казнь все-таки не полагалась. (Депортации в Австралию начнуются лишь в 1787 году.)
В 1779 году был принят закон, позволивший заменить высылку заключением в одном из двух государственных исправительных заведений нового образца, которые, правда, еще только предстояло построить. Эти экспериментальные тюрьмы должны были воплотить в себе все самые прогрессивные идеи эпохи, касавшиеся того, как стоит поступать с преступниками. В их основе лежала вера в перевоспитательное воздействие одиночного заключения, регулярного религиозного просвещения, принудительного неоплачиваемого труда, особой униформы и строгой диеты. Вольнице, царившей в стенах Ньюгейта и прочих старорежимных узилищ, пора было положить конец.

(C) Анастасия Сахарова

Логотип Evening Standard недвусмысленно намекает на лондонскую прописку газеты: такая же крылатая фигурка купидона украшает фонтан на Пикадилли-сёркус. Вот только и купидон на самом деле не купидон, да и фонтан вторичен; в первую очередь это памятник видному филантропу викторианской эпохи.

Введенный в 2007 году запрет на курение коснулся всех общественных мест в стране, кроме сигарных салонов и торгующих неизменными спутницами Черчилля магазинов. А между тем еще каких-то пару столетий назад Лондон вполне мог считаться мировой столицей табакокурения.

Впервые вкусив заокеанского дурмана в середине XVI века, стараниями Уолтера Рэли к концу столетия лондонцы всецело отдались пагубной страсти. Число табак-хаусов к 1614 году достигло 7000, превысив число пивных и таверн вместе взятых, при том что удовольствие это было не из дешевых.
Как это случилось в свое время с кофе и чаем, экзотическая новинка на британской земле обрела репутацию панацеи от всех бед, включая меланхолию, рак и сломанные ногти. Впрочем, скептиков, на дух не переносивших табачных миазмов и задававшихся вопросами о возможных пагубных последствиях курения, тоже хватало.