Пожалуй, трудно обидеть женщину сильнее, чем назвав ее «синим чулком». Тут подразумевается и чрезмерная начитанность, и как будто неизбежно сопутствующее любви к книгам занудство, и как бы вытекающее из всего этого пренебрежительное отношение к своему внешнему виду. Мало того, что первое совсем необязательно подразумевает второе, а третье часто наличествует при полном отсутствии интереса к чтению, так еще и исторически все было совсем наоборот.
Не женского ума дело
В отличие от просвещенных слоев французского общества, где женская тяга к знаниям была похвальна и всячески поощрялась, в Англии первой половине XVIII века по-прежнему считалось, что учение — добродетель, однако, серьезная интеллектуальная деятельность — не женского ума дело. Для успеха на брачном рынке достаточно было привлекательной внешности и минимальной осведомленности об окружающем мире — ровно столько, чтобы хватило поддержать разговор с мужем. Женщины-интеллектуалки, открыто демонстрировавшие свой ум, подвергались осмеянию и даже остракизму, не говоря уж об их ущербном положении на «ярмарке невест».
Женское образование — разумеется, кому оно было доступно — заключалось в уроках приглашенных на дом учителей и в редких случаях — учебе в малочисленных пансионах, ставивших своей целью развитие т.н. «достоинств» (accomplishments), к которым относились умение музицировать, рукодельничать и рисовать милые картинки, но никак не критический ум или широкая эрудиция.
Однако к середине века части женщин наскучило сидеть за пяльцами и захотелось наравне с мужчинами рассуждать хотя бы о пресловутых «английских поэтах старой школы» — тема, как считали революционно настроенные умницы, вполне доступная женскому пониманию, к обсуждению которой, впрочем, их раньше не допускали. Надо отметить, что в высшем обществе той поры интеллектуальные беседы буквально считались «источником добродетели» (a route to virtue) и оплотом цивилизованности — тот, кто не владел искусством светской беседы, не мог носить гордое звание джентльмена. Однако благотворное влияние разговоров о серьезных материях, как правило, подрывалось бурными возлияниями и азартными играми. Отважные интеллектуалки решили поощрять одно и попутно искоренять другое. Так появились клубы, получившие со временем известность как «общества синих чулок».
И уму и сердцу
Пионерками этого нового типа посиделок стали состоятельные аристократки, жаждавшие недоступных им прежде удовольствий светских коллоквиумов. Самая известная из них — Элизабет Монтегю, рекомендовавшая себя как
критика, владелицу угольных шахт, управляющую земельными владениями и компанейское создание»
“a Critick, a Coal Owner, a Land Steward, a sociable creature”.
Ее дом на Хилл-стрит, а затем на Портман-сквер, соперничал с гостиными Элизабет Визи и Фрэнсис Боскауэн за звание главного центра интеллектуальной жизни столицы. Здесь не играли в карты, не танцевали, не флиртовали, не сплетничали, а вели за чашкой чая полезные и уму и сердцу разговоры о политике, искусстве и литературе.
По примеру французских салонов, но в отличие от последних не будучи связанными с королевским двором и пестовавшими нравственное поведение, гостеприимные хозяйки собирали в своих гостиных как женщин, так и мужчин самого разного происхождения, воззрений и рода занятий. Среди многих прочих здесь можно было встретить живописца Джошуа Рейнольдса и его сестру Фрэнсис, автора словаря английского языка Сэмюэла Джонсона, актера Дэвида Гаррика, экономиста Адама Смита, ученых Джозефа Бэнкса и Бенджамина Стиллингфлита.
Принято считать, что именно последнему мы и обязаны появлением выражения «синий чулок». Как всякий нормальный ученый, он ставил экономичность и практичность выше требований моды, а потому предпочитал везде и всюду носить дешевые синие чулки из шерсти вместо более нарядных и дорогих белых или черных шелковых. (Сегодня он по всей вероятности ходил бы в джинсах.)
Впрочем, в гостиных наших интеллектуалок и встречали и провожали не по одежке, а по уму. Вскоре за Стиллингфлитом закрепилось прозвище «синие чулки», которое со временем стало именем нарицательным для завсегдатаев интеллектуальных салонов обоего пола. С 1770-х годов прозвище окончательно закрепилось за женской половиной членов клубов умников и умниц, а к началу следующего столетия этот ярлык навешивали уже на всех интеллектуалок без разбора.
Гордость нации
Эти первые в английской истории дамские клубы были не просто местом, где удовлетворялась едва ли не главная женская потребность — поговорить. Основанные на принципах дружбы и взаимопомощи они стали своего рода неформальными университетами и социальными сетями, участники которых всячески способствовали профессиональной карьере друг друга. И дело не ограничивалось одной только моральной поддержкой, хотя для творческого человека последняя нужна как воздух. Та же Элизабет Монтегю, сама литератор, от имени опекаемых ею писательниц вела переговоры с издателями и книготорговцами, а также поддерживала своих сестер по перу с помощью специально учрежденных ежегодных стипендий.
Родоначальницы «синечулочного» движения, видимо, угадали очень важный тренд в английском обществе, ибо их затея не только вызвала бурный шквал как похвал, так и критики, но и привела к созданию множества аналогичных клубов и в столице и за ее пределами. К концу 1770-х годов «синие чулки» достигли апогея своей славы: написанная в 1778 году Ричардом Сэмюэлом картина «Девять муз Великобритании» (The Nine Great Living Muses of Great Britain) прославляла их как национальное достояние — прекрасные женщины, в которых гармонично сочетались ум и красота, ученость и добродетель.
Вот они — героини тогдашней Англии (слева направо): блистательная Элизабет Картер, которая первой перевела на язык родных осин все труды Эпиктета; поэт, эссеист и детский писатель Анна Летиция Барбо; Анжелика Кауфман, преуспевшая в традиционно мужском жанре исторической живописи настолько, что была даже избрана членом Королевской академии художеств; Элизабет Линли; историк Катарина Маколей, чья восьмитомная «История Англии» считалась радикальной альтернативой «Истории Британии» Дэвида Хьюма; «королева синих чулок» Элизабет Монтегю, автор сравнительной монографии творчества Шекспира и более ранних поэтов, а также защитница английского «нашего всего» от нападок самого Вольтера, который, по ее мнению, не понимал великого барда и в силу недостаточного знания языка, что она со всей наглядностью и продемонстрировала, и потому, что не был женщиной; писатель и драматург Элизабет Гриффит; еще один драматург Ханна Мор, бывшая также активистом движения за отмену рабства; и, наконец, поэт, прозаик и драматург Шарлотта Леннокс.
Сэмюэл, на момент создания картины числившийся в подающих надежды художниках, не имел возможности живописать «звезд» с натуры, а потому довольствовался гравюрами. В результате, говорят, ни одна из героинь на полотне себя не узнала. Впрочем, к тому времени их слава была так велика — «Девять муз» даже стал популярным принтом и в качестве такового был помещен в женских записных книжках, — что портретное сходство никого уже не волновало.
«Синий чулок» как оскорбление
В 1785 году, когда, обеднев после смерти мужа, вынуждена была закрыть двери своего салона Элизабет Визи, начался постепенный упадок некогда популярного движения. Его родоначальницы и идейные вдохновительницы в отличие от муз были не вечны.
А тут еще и Французская революция подоспела, которая в головах перепуганных монархистов неразрывно связалась с женской эмансипацией. Этим страхом и вызванным им откатом к старозаветным идеям о месте женщины в обществе и были спровоцированы изменения не только отношения к женщинам-интеллектуалкам, из предмета национальной гордости ставших угрозой общественному порядку, но и смыслового наполнения самого выражения «синий чулок». На смену «Девяти музам» пришли оскорбительные карикатуры и памфлеты. Свою лепту в превращение былого комплимента в оскорбление внес в том числе и Байрон.
Добавить комментарий