Проводив мужа в очередное плавание, Маргарет Фэрфекс отправилась в долгий обратный путь через всю страну — от Лондона до шотландского Бернтайленда. Однако успела доехать только до Джедборо, где в доме своей сестры произвела на свет девочку, которую нарекли Мэри.
Вице-адмирал Уильям Фэрфекс вернулся в родную гавань, когда его дочери пошел уже девятый год, и обнаружил, что, предоставленная самой себе, она находилась в совершенном неведении относительно премудростей чтения, письма и домашней бухгалтерии. Имей ее отец активы более весомые, нежели славная родословная и весьма скромное флотское жалованье, он бы, вероятно, гораздо меньше переживал, что такую невежду никто не возьмет замуж.
Миссия сделать из Мэри конкурентоспособную девицу на выданье была возложена на частный пансион некой мисс Примроуз близ Эдинбурга. Практически сразу же по прибытии ее, как и большинство других младших учениц, в воспитательно-профилактических целях затянули в стальной корсет, в котором она и проходила целый год. За это время Мэри методом тупой зубрежки научили читать, с грехом пополам писать и решать простейшие арифметические задачи; в качестве изящного приложения к этим жизненно необходимым навыкам шла толика французского.
На этом формальное обучение девочки и закончилось. Всю дальнейшую жизнь она занималась самообразованием. И начала с того, что перечитала все имеющиеся в доме книги к вящему неудовольствию родственников — медицинская наука того времени считала, что интеллектуальные нагрузки слишком опасны для хрупкой женской психики, а потому рекомендовала юным леди нечреватые сумасшествием занятия вроде музицирования, рисования и вышивания.
По счастью, Мэри не только принадлежала к пусть и обедневшей, зато весьма родовитой семье, но и родилась в эпоху шотландского Просвещения, так что когда ей понадобилась помощь в самостоятельном изучении языков и наук, ей не пришлось искать учителей дальше родных и знакомых.
В 13 лет в женском журнале ей попалась на глаза алгебраическая задача, которую с присущим ей упорством Мэри поставила себе целью решить. Нужны были учебники — и Мэри достала их через тьютора брата.
Неожиданным образом обернулись и ее занятия в художественной студии, где она впервые услышала о эвклидовых «Началах». Преподаватель рекомендовал своим студентам труд древнего грека в качестве учебника перспективы. Мэри увлеклась Эвклидом со всем пылом юности: занятая днем помощью по дому и приличествующим девушке досугом (пианино, пяльцы, кисти-краски), с наступлением темноты она предавалась порочной страсти научного познания. Эти ночные бдения не укрылись от всевидящих глаз прислуги, которая незамедлительно поставила в известность родителей девушки. Дабы пресечь непотребство, те наложили санкции на пользование свечами после отбоя. Правда, к тому времени Мэри проштудировала уже все шесть томов «Начал», так что ей и в кромешной тьме было чем заняться: она решала в уме задачи, которые запомнила наизусть днем.
В 24 года ее-таки выдали замуж. (Супруг Мэри служил на Балтийском флоте, но ради женитьбы вышел в отставку, т. к. тесть с тещей были категорически против переезда дочери в Россию. Бывший капитан Сэмюэл Грейг получил назначение русским консулом в Лондоне, где молодожены и поселились. У них родилось двое детей, одного из которых назвали Woronzow!) Брак не был для Мэри счастливым: муж не препятствовал ее штудиям, но открыто выражал большой скепсис в отношении умственных способностей слабого пола. Правда, недолго — три года спустя он умер, весьма кстати оставив нашей героине достаточно средств для принятия самостоятельных решений относительно своих увлечений и семейного положения.
Поэтому когда Мэри решилась снова выйти замуж, ее выбор пал на человека, который не только сам был весьма просвещенным мужем (доктор медицины, хирург, занимавший высокий пост в британской армии, и член Королевского научного общества), но и открыто восхищался умом своей супруги. Одним из первых событий их совместной жизни стала покупка весьма недешевого собрания трудов по математике для Мэри. Уильям Сомервилль буквально посвятил всего себя служению любимой жене: так он, например, переписывал для нее журнальные статьи в библиотеке Королевского общества, куда женщин не пускали, а главное — ввел ее в круг европейской научной элиты той эпохи. В числе их друзей были наши старые знакомые Чарльз Бэббидж, леди Байрон и ее дочь Ада, которой Мэри Сомервилль помогала с занятиями математикой.
Дебют Мэри Сомервилль как ученого-исследователя состоялся тоже при непосредственном участии мужа: именно он в 1826 году зачитал в Королевском обществе ее доклад «Магнитные свойства фиолетовых лучей солнечного спектра» (The Magnetic Properties of the Violet Rays of the Solar Spectrum). За исключением астрономических наблюдений Каролины Гершель, это была первая публикация о научном эксперименте, проведенном женщиной, которая была напечатана под ее собственным именем; она же создала Мэри репутацию серьезного ученого.
В следующем году Общество по распространению полезных знаний (Society for the Diffusion of Useful Knowledge) в лице лорда Генри Брума обратилось через доктора Сомервилля (дань тогдашним условностям) к Мэри с просьбой перевести на английский «Небесную механику» Лапласа.
Здесь надо сделать небольшое отступление: для науки XIX века этот труд имел такое же значение, как «Математические начала натуральной философии» Ньютона двумя столетиями раньше. Пойти в науке дальше Лапласа можно было, лишь прочитав и поняв его «Небесную механику». А с этим в Британии дела обстояли откровенно плохо: на всю страну таких гигантов мысли было раз, два и обчёлся, причем первой и второй тут шла Мэри Сомервилль, которой сам высокоученый француз однажды сказал:
Меня смогли понять всего три женщины: вы, миссис Сомервилль, Каролина Гершель и некая миссис Грейг, о коей мне ничего неизвестно» (миссис Грейг — это наша героиня по первому мужу).
Неуверенная, в отличие от Брума, что сможет перевести Лапласа «с языка алгебры на обычный язык» («from algebra into common language»), Мэри согласилась взяться за работу на условии, что, если результат окажется недостаточно хорош, он будет сожжен (так она, кстати, поступила с копиями своей первой научной публикации после того, как была доказана ошибочность сделанных ею выводов).
Напомним читателю, что миссис Сомервилль была не только ученым-многостаночником, но и еще женой, матерью семейства и светской дамой, так что стоит отдельно восхититься ее умением находить силы и время на все эти занятия.
На перевод и толкование «Небесной механики» у нее ушло четыре года. Ее публикация имела грандиозный коммерческий успех и была восторженно принята научным сообществом, а поклонники Мэри Сомервилль из Королевского общества даже заказали ее бюст и установили его в своей штаб-квартире.
Три года спустя 54-летняя Мэри Сомервилль издает «Взаимосвязь физических наук» (On the Connexion of the Physical Sciences), где сводит воедино новейшие достижения эпохи от электричества и магнетизма до влияния формы Земли на силу притяжения. Со свойственной ей тщательностью она проводит ревизию оригинального сочинения перед каждым переизданием, включая туда все недавние открытия. В издании 1842 года — шестом по счету — она высказывает предположение о влиянии на орбиту Урана некой планеты, чем вдохновляет Джона Куча Адамса на поиски, увенчавшиеся открытием Нептуна.
В 1835-м Королевское астрономическое общество впервые в своей истории удостаивает почетного (honorary) членства — полноценное (fellow) было доступно лишь мужчинам — нашу героиню и ее 85-летнюю подругу Каролину Гершель. Правительство назначает Мэри Сомервилль персональный пенсион за вклад в науку.
Эти деньги придутся как нельзя кстати: и без того скромные средства супругов Сомервиллей заметно поиссякли в результате опрометчивых финансовых решений. Они, конечно, не обеднели, но вести привычный и полагающийся их статусу образ жизни в дорогущем Лондоне больше не могли себе позволить и вынуждены были переехать в Италию.
Шли годы, редел круг родных и друзей, все больше подводил слух, но интерес к жизни не иссякал и голова оставалась достаточно ясной для того, чтобы и в 91 год по четыре-пять часов в день штудировать книги по высшей алгебре и решать задачи. В эмиграции Мэри опубликует свою самую успешную работу — ее «Физическая география» (1848) на полвека станет настольной для школяров и студентов во всем мире.
Чтобы подчеркнуть культовый статус Мэри Сомервилль в науке XIX века, часто ссылаются на Уильяма Уэвелла, который якобы назвал ее первым ученым (scientist). На самом же деле случилось вот что. В 1833 году на заседании Британской ассоциации по продвижению науки (British Association for the Advancement of Science) поэт Сэмюэл Тэйлор Кольридж выразил свое неудовольствие тем, что всякие изобретатели и экспериментаторы имеют наглость называть себя натурфилософами (слово «философ» тут ключевое). Уэвелл согласился и предложил для этих чернорабочих науки новое наименование ‘scientist’ (ученый) по аналогии с ‘artist’, ‘journalist’, ‘tobacconist’ и ‘atheist’, имевшими в чрезвычайно щепительном в классовых вопросах викторианском обществе отнюдь не комплиментарный флер.
По этой-то причине «ученые» в Британии не прижились, но зато пришлись весьма кстати в более демократичной Америке, откуда и были реимпортированы в конце столетия, хотя входили в обиход еще долго.
В первый раз в печати термин ‘scientist’ появился в рецензии Уэвелла на «Взаимосвязь физических наук» Мэри Сомервилль, однако отнюдь не в адрес автора, которого он за точность языка и умопостроений относил к высшему разряду людей науки — философам.
Добавить комментарий