Англосаксы донорманнской эры прекрасно обходились без фамилий. Одним из способов обозначить родственные связи было давать детям имена на ту же букву, с которой начиналось имя одного из родителей, как правило, отца; т.е. англосаксонские Петровы начала XI века звались бы, например, так: папа Петр, сыновья Павел, Прохор и Платон, дочери Прасковья, Параскева и Пелагея. Либо же можно было слепить имя для наследника из составных частей имен обоих родителей.

Правившие ими короли нередко пользовались прозвищами, чтобы их, не дай бог, не спутали с каким-нибудь тезкой-простолюдином. Вы наверняка вспомните Этельреда Нерешительного и Эдуарда Исповедника. Впрочем, некоторые из них предпочитали позаимствованную у непрошенных гостей с севера идею отчеств: так, последнего короля англосаксов звали Гарольдом Годвинсоном; его отец Годвин жил некоторое время в Дании и был женат на уроженке тамошних мест.

Наступил 1066 год. Успешно перебравшись через Ла-Манш, Вильгельм Завоеватель пришел на британскую землю, увидел здесь большие для себя перспективы и победил англосаксов со всеми вытекающими из этого последствиями, включая принудительную конфискацию личной собственности в пользу триумфаторов. Вильгельм был не только удачливым полководцем, но и рачительным хозяином и в 1086 году взялся за инвентаризацию завоеванных пространств — местные землевладельцы своим имуществом, разумеется, не столько владели, сколько распоряжались по милости короля. Поскольку отвертеться от постановки на учет не представлялось возможным, составленный реестр получил название Книги Судного дня. Так вот в нем наряду с бесфамильными эдмундами и освальдами фигурируют и довольно многочисленные товарищи с прозвищами, призванными отличать их от массы тезок. Так, обзаведясь хозяйством в покоренной стране, норманны обычно прибавляли к своим именам что-нибудь вроде de Stafford или de Hastings; так подчеркивалась принадлежность земель в той или иной части страны вполне конкретному семейству — совсем нелишняя предосторожность на случай судебных разбирательств.

Правда, такого рода протофамилии были неразрывно связаны с поместьем, а потому при смене владельца новый хозяин должен был взять прозвище старого, а старый, соответственно, придумать себе новый ник, который отражал бы изменения в его имущественном положении. Необходимость подчеркивать, кому именно принадлежит земля, приводила также к тому, что семейное прозвище доставалось — вместе с наследством — лишь старшему сыну, а всем остальным придумывались другие.

Выбор был довольно широкий. Прежде всего, прозвища-отчества вроде son of Richard, которое со временем сократилось до Richardson. Годились также «семейственные» суффиксы -kin и -cock (отсюда современные фамилии Wilkin и Wilcock — потомки неких Уильямов древности); в Уэльсе этой цели служило слово map, часто сокращавшееся до ap (или ab перед гласными), в Ирландии и Шотландии — Mc и Mac, хотя в последнем случае следовавшее за приставкой имя относилось обычно к целому клану, а не отдельной семье.

Многие фамилии напоминают их обладателям о том, где жили их далекие предки. Так, отчичи и дедичи Бернарда Шоу жили неподалеку от леса (shaw значит «лесок»), прадеды Кейт Мосс — вблизи болота, а Роберта Бернса — у ручья. Уэлши (Welsh), Уолши (Walsh) и Уоллесы (Wallace) все когда-то перебрались в поисках лучшей жизни из Уэльса в Англию.

Хорошим вариантом были и особенности внешности или характера. Особенно почему-то обращали на себя внимание волосы. Им-то и обязаны своими фамилиями Брауны и Бернетты (от англ. brown — коричневый), Блэки и Блейки (от англ. black — черный), Грэи и Фоксы (от англ. grey (серый, седой) и fox (лисица; такие прозвища иногда получали рыжеволосые)), а также Фэрфаксы (предками которых были обладатели просто красивых волос). У кого-то из предков бывшего премьера Дэвида Кэмерона, судя по всему, был кривой нос (от гaэльских слов cam и sron), а у праотцов знаменитых карикатуристов Исаака и Джорджа Крукшэнков — кривые ноги. Лонги, Ланги и Гранты отличались высоким ростом, за исключением, правда, тех случаев, когда прозвище давалось в насмешку коротышкам. Упоминавшееся выше прозвище Лиса могло описывать также личностные характеристики — проворность или хитрость. Лэмами (англ. lamb значит «ягненок») называли обладателей кроткого характера, Пикоками (англ. peacock значит «павлин») — самодовольных товарищей, а Стэллионами (от англ. stallion — жеребец) — неисправимых бабников. Кстати, не исключено, что и фамилия Уильяма нашего Шекспира имеет сексуальный подтекст (от англ.shake — «трясти» — и spear — «копье», — использовавшегося в качестве эвфемизма для главного оружия дамских угодников).

Вы наверняка слышали, что самая распространенная в англоязычном мире фамилия — Смит (по-нашему Кузнецов). В XI-XII вв., когда ставшие со временем фамилиями профессиональные прозвища вошли в широкий обиход, кузнецы были в большом почете, ибо ковали и мечи, и орала, и массу других нужных в хозяйстве вещей. Разумеется, гордившийся своим ремеслом (и прозвищем!) отец считал долгом чести передать их сыновьям. И делали они это так успешно, что, хотя профессию кузнеца можно считать практически вымершей, фамилия Смит чувствует себя в мире инженеров и айтишников вполне уверенно. Кстати, об инженерах. В Англии они появились сильно после того, как окончательно сложилась система фамилий. А вот в Индии, где это случилось гораздо позже, Инженер (Engineer) — весьма распространенная фамилия.

К началу XIV века большинство англичан имели не только имя, но и фамилию. Правда, и два с лишним века спустя — уже во времена Шекспира — абсолютное большинство из них понятия не имели, как их имена пишутся. Правила орфографии тоже еще не устоялись, так что в результате из одной когда-то фамилии — скажем, того же Смита — получилось несколько разных (Smith, Smyth, Smythe и Smithe).

Волны иммиграции приносили на Остров все новые и новые фамилии. Бежавшим из Франции гугенотам англичане обязаны, в частности, прославившими себя фамилиями Курто и Гаррик (Дэвид Гаррик — один из популярнейших театральных актеров XVIII века). Иммигранты из Фландрии, наоборот, с готовностью меняли фамилии на местные, в том числе и по соображениям личной безопасности (пресловутая британская толерантность — завоевание последних лет 50); однако в маленьких населенных пунктах они все равно часто получали прозвище Fleming, ставшее со временем полноценной фамилией.

Еще каких-то сто пятьдесят лет назад, англичанки, выходя замуж, фактически попадали в рабство: они не имели права владеть собственностью, а все их приданое переходило в распоряжение мужа, так же, как и совместно нажитые дети; если женщина имела собственный доход (будь то гонорар за опубликованную книгу, рента или жалованье стенографистки), по закону эти деньги тоже принадлежали ее супругу, как и ее тело, распоряжаться которым тот мог по своему усмотрению вплоть до заключения в сумасшедший дом, если видел в том необходимость.

Прогресс отменил эти варварские обычаи, а вот традиция брать при вступлении в брак фамилию мужа и давать впоследствии ее детям сохранилась. (Оговоримся, что это не законодательно закрепленная норма, а укоренившийся обычай.) Правда, сегодня едва ли хоть одна британка согласится отречься вместе с девичьей фамилией и от своего имени и стать миссис Джон Смит, как это было принято в XIX веке. Такие переименования, получившие название , возможно, были связаны с попыткой старого дворянства с аристократическими связями отмежеваться от нового сословия городских предпринимателей — точнее, предпринимательниц, — которые все активнее пользовались формой обращения «миссис» вне зависимости от своего семейного статуса.

Еще один викторианский пережиток сохраняется в британских свидельствах о браке. Как и в 1837 году, когда они впервые были введены в обращение, в них указываются детали, касающиеся отцов, но не матерей, жениха и невесты — напоминание о том, что по историческим меркам совсем еще недавно браки были, по сути, деловым контрактом, заключавшимся главами решивших породниться семейств.

Правда, если невеста по своему социальному положению стоит много выше жениха, соображения престижа часто перевешивают. Так случилось, например, с принцем Филиппом. Когда его супруга вступила на трон, он рассчитывал, что Виндзоры станут Маунтбаттенами. Тем более и прецедент имелся: веком ранее после женитьбы принца Альберта на королеве Виктории династия получила его фамилию. Однако силы были неравны: против этой идеи широким фронтом выступили не только его теща и премьер-министр Уинстон Черчилль, но и его собственная жена. Положение «единственного мужчины в стране, которому не позволено дать свое имя собственным детям» немного улучшилось 10 лет спустя, когда королева одобрила ограниченное использование двойной фамилии Маунтбаттен-Виндзор, под которой в 1973 году их единственная дочь вышла замуж.

Дольше всего обычай брать фамилию мужа приживался в Шотландии. В отличие от других частей Великобритании, законы этой страны по-прежнему во многом опираются на традиции римского права, и здесь, выходя замуж, женщины оставались хозяйками своего добрачного имущества, к которому часто относилась и девичья фамилия.