Психическое заболевание Георга III вынудило его передать бразды правления наследнику задолго до кончины. Начавшееся еще на рубеже веков регентство будущего Георга IV в 1811 году было оформлено официально.
В том же году парк Марилебоун вдруг оказался ненужен своим прежним арендаторам-фермерам. Возникла идея превратить бывшее охотничье угодье Генриха VIII в город-сад для знати, включая самого принца-регента, для которого там планировалось построить летнюю виллу. (Забегая вперед, скажем, что реализация этой затеи ограничится лишь переименованием парка в честь инициатора «улучшений» и постройкой дворцового вида особняков по его периметру.) Для удобства перемещений будущего короля, чья официальная резиденция располагалась в Карлтон-хаус, требовалась соответствующая его статусу магистраль, желательно не хуже, чем парижские бульвары.
Не питая ни малейшей симпатии к высотным зданиям, соразмерным только аппетитам застройщиков, но никак не человеку, я радуюсь тому, что живу в Лондоне, а не Шанхае — здесь девелоперов особо высокого полета все-таки держат в узде. Во всяком случае пока. И все это благодаря, вы будете удивлены, собору святого Павла.
Здание универмага Wickham’s должно было стать очередным образчиком вышедшего в тираж классицизма вроде провинциальных кинотеатров и домов культуры в послевоенном СССР. Однако гладко было на бумаге, а когда дошло до реализации задуманного, пришлось вносить коррективы. Вынужденный компромисс на первый взгляд может показаться шуткой, розыгрышем, насмешкой над здравым смыслом и даже издевательством над хорошим вкусом. Не без того. Но, как за любым фасадом, здесь скрывается гораздо большее — история триумфа маленького человека.
Большинство архитекторов, даже очень талантливых, вынуждены неоднократно доказать свою профпригодность сначала на небольших, а затем средней руки проектах, прежде чем им доверят нечто грандиозное. Как из любого правила, из этого тоже бывают исключения. Когда третьему графу Карлайлу понадобилась загородная резиденция, он предпочел профессионала новичку без специального образования и портфолио. И не прогадал: столетие спустя сам сэр Джон Соун назовет этого выдающегося самоучку Шекспиром в мире архитектуры.
В 1602 году сэр Роберт Коттон, библиофил, влиятельный придворный и член парламента, обратился к королеве Елизавете с предложением основать национальную библиотеку, в пользу которой он был готов отписать содержимое своих книжных шкафов. Однако Елизавете, видимо, не понравилась вторая часть плана, предусматривавшая национализацию главных жемчужин королевского собрания книг и рукописей, в массе своей состоявшего из прибранного ее отцом Генрихом VIII к рукам достояния разогнанных монастырей.
После казни Карла I в 1649-м с инициативой сделать королевскую библиотеку публичной выступил парламент. До практической реализации этой идеи дело так и не дошло, как, по счастью, и до распродажи собрания — судьба, постигшая значительную часть коллекции произведений искусства и антиквариата свергнутых монархов.
Историческое событие свершилось-таки в 1753 году, когда скончавшийся сэр Ханс Слоун завещал государству свою мегаколлекцию — около 100 тысяч предметов, из них половина книги и манускрипты. Идея создания национального музея и библиотеки при нем у правившего тогда Георга II вызывала столько же энтузиазма, как и у его венценосной предшественницы полутора столетиями раньше, однако в этот раз в дело вмешался парламент. Помимо соуновского собрания, было решено выкупить также коллекции вышеупомянутого сэра Роберта Коттона и 1-го графа Оксфорда Роберта Харли. Для этого, а также на покупку здания для хранения музейных коллекций — выбор в итоге был сделан в пользу Монтегю-хаус в Блумзбери — требовалось, по предварительным расчетам, £50.000. Ожидать подобной щедрости от Казначейства не приходилось, поэтому сбор средств организовали посредством лотереи; и хотя она была проведена с многочисленными злоупотреблениями, в распоряжении попечителей нового музея, получившего название Британского, оказалась сумма в полтора раза больше той, на которую они рассчитывали.
До 1750 года на весь и тогда уже немаленький Лондон был всего один мост. Пешеходам было проще — к их услугам были многочисленные речные «такси». А вот тем, кому с одной стороны Темзы на другую надо было перебраться вместе со своим транспортным средством, требовалась паромная переправа. Одна из них соединяла Вестминстер на северном берегу с Ламбетом на южном.
Паром в Ламбете (С) Museum of London
Само предприятие было весьма рискованным. Паром представлял собой плот — достаточно большой, чтобы на него могла поместиться запряженная лошадьми телега или карета, и довольно увесистый даже порожняком. Работу паромщика осложняли быстрое течение и тот факт, что рассчитывать он мог только на крепость собственных рук и деревянного шеста, отталкиваясь которым от речного дна, он и приводил паром в движение. При таких исходных данных перебраться с берега на берег было возможно лишь во время кратковременного затишья, когда отлив уже закончился, а прилив еще не начался. Но даже тогда безопасная переправа не гарантировалась: искупаться в Темзе пришлось самому королю Якову I и Оливеру Кромвелю, а переезд нового архиепископа Кентерберийского в лондонскую резиденцию в Ламбете закончился тем, что большая часть его имущества утонула вместе с паромом.
Пасторальной безмятежности Вулидж Коммон пришел конец в 18 столетии, когда эти 80 акров земли к юго-востоку от Лондона — такое раздолье для маневров и стрельбы —приглянулись Палате вооружений (Board of Ordnance). В 1812 году военные выкупили эту землю у британской короны. Местные жители, которые испокон веку добывали здесь торф и древесину, а также пасли скот, получили компенсацию, но еще много лет выражали свое недовольство проведенной монетизацией былых благ.
Пришельцы времени даром не теряли и к моменту оформления сделки купли-продажи уже построили на юго-восточной окраине участка здание Королевской военной академии, переведенной сюда из Вулиджа (той его части, что на карте выше обозначена словами The Warren), а на северной — казармы королевской артиллерии (арх. Джеймс Уайетт).
Все-таки нельзя не восхищаться отношением британцев к своему архитектурному наследию, в котором здоровый практицизм счастливо уживается с умением уважительно, тактично, с выдумкой и вкусом придавать старым формам новое содержание. (Конечно, и тут не обходится без печальных утрат и неудачных решений, но общее правило таково.) Чаще всего здания, служившие изначально складами, школами, храмами, фабриками, становятся многоквартирными жилыми комплексами.
Случай церкви святого Георгия (St George-in-the-East) в лондонском боро Тауэр Хэмлитс интересен тем, что здесь старое и новое гармонично сосуществуют под одной крышей.
Построенная в 1714-1729 гг. по проекту Николаса Хоксмура (это одна из шести его лондонских церквей и трех в Ист-Энде), в мае 1941-го она стала жертвой прямого попадания зажигательной бомбы. Начавшийся пожар оставил от храма лишь внешние стены, главную башню и четыре башенки поменьше. Святой Георгий-на-Востоке (St George-in-the-East) превратился в святого Георгия-в-руинах (St George-in-the-Ruins).
Вид на церковь святого Георгия с восточной стороны (С) Анастасия Сахарова
В 1964-м здание реконструировали по проекту Артура Бэйли. И до чего же удачно! В алтарной части сохранили церковь, под угловыми башнями обустроили по квартире, а на месте сгоревшего нефа — внутренний дворик под открытым небом.
На Google Maps на церковь святого Георгия можно посмотреть с высоты птичьего полета. Зеленый прямоугольник — крыша храма после реконструкции, красным я обвела атриум, а по углам расположены квартиры.
Скрытый за необещающим никаких сюрпризов фасадом, этот атриум производит совершенно ошеломительное впечатление. Оно усиливается головокружительным видом бездонного неба над головой и уходящих в него башен. (Тот случай, когда я горько пожалела, что так и не обзавелась широкоугольным фотообъективом.)
Атриум церкви святого Георгия-на-Востоке (С) Анастасия Сахарова
Должна признать, ничего подобного я еще не видела и вполне допускаю, что святой Георгий-на-Востоке — архитектурный уникум. Жемчужина — точно.
