Весной 1843 года внимание изрядной части английского общества было приковано к курьезному происшествию не ахти какой важности. Некий гражданин решил развлечь детвору трюком с монетой, исчезавшей сначала у фокусника во рту, а затем чудесным образом появлявшейся снова в ухе. Однако в этот раз монета очутилась в правом легком незадачливого факира. Ни похлопывания по спине, ни трахеотомия не помогли вернуть проглоченный артефакт. Промучавшись несколько недель, бедняга сконструировал — герой этой трагикомической истории был инженером, — специальный стол на шарнирах, позволивший путем переворачивания вниз головой привязанного к ней изобретателя вытрясти из него чужеродный предмет. Вся эта история в ежедневном режиме освещалась прессой, поэтому когда историк Томас Бабингтон Маколей, прочитав радостную новость, помчался по улице с криками «Вышла! Вышла!», каждый прекрасно понимал о чем и о ком речь.
Метка: Викторианский Лондон Страница 1 из 5
(C) Анастасия Сахарова
Проблема утилизации отходов, особенно в местах массового скопления homo sapiens, при всей ее злободневности — отнюдь не порождение эпохи сверхпотребления, и, возможно, нам есть чему поучиться у тех, кто жил и мусорил на земле за двести лет до нас.
Викторианская эпоха с ее предпринимательским азартом отличалась умением извлекать прибыль даже из собачьих экскрементов. Они использовались в кожевенном производстве в процессе очистки шкур от остатков шерсти и жира и служили источником существования для целой профессии собирателей этого добра, носивших название pure-finders. Cigar-end finders специализировались на сигарных окурках, а их речные коллеги mudlarks, например, зарабатывали себе на жизнь дарами Темзы, прочесывая обнажившиеся во время отлива берега в поисках свободно конвертируемого в фунты, шиллинги и пенсы мусора.
Терракотовый фриз на фасаде здания гильдии производителей и торговцев ножевыми изделиями в Лондонском Сити.
Джозеф Пакстон не был ни архитектором, ни инженером. Он был талантливым и трудолюбивым садовником в поместье герцога Девонширского. Начав со строительства парников для привезенных из далеких стран экзотических растений, которые иначе в британском климате не выжили бы, он постепенно дорос до оранжерей и… павильона Всемирной выставки 1851 года.
Исполинская теплица, с легкой руки юмористического журнала Punch нареченная Хрустальным дворцом, так полюбилась лондонцам, что по окончании выставки ее не сдали в утиль, а перевезли из Гайд-Парка в Сиденхем.
Однако не стоит думать, что этим сердце неутомимого Джозефа Пакстона и успокоилось. Грех было не использовать такую замечательную идею ради перманентного улучшения качества жизни в столице — и он придумал Великий Викторианский Путь.
Близ железнодорожного моста на подступах к вокзалу Чаринг Кросс стоит исполненный скромного достоинства мемориал. В стилизованном в античном духе алтаре — бюст мужчины с большими усами, а над ним — три слова на латыни: Flumini vincula posvit — «он заковал реку в цепи». Усатый джентльмен — не кто иной, как сэр Джозеф Базалджет, а его бронзовый портрет скульптор Джордж Саймондс поместил в круглую раму… сточной трубы. Это напоминание о грандиозном инженерном проекте викторианской эпохи, который до сих пор верой и правдой служит каждому без исключения лондонцу, даже если тот никогда о нем не слышал.
Отправляясь в Египетский поход, Наполеон позаботился не только о боевой мощи предприятия, но и о его интеллектуальной силе в лице полутора сотен знатоков всех мастей — от инженеров и химиков до филологов и антикваров. Те потрудились на славу и совместными усилиями произвели на свет монументальное «Описание Египта». Публикация этого мегаопуса растянулась на целых 20 лет, так что к моменту выхода из печати последнего тома все сочинение уже успело порядком устареть, но прежде чем окончательно перейти в разряд малопригодных в практическом смысле книжных памятников успело внести свою лепту в зарождение нового модного поветрия.
Египтомания не обошла стороной и Англию, где нашла воплощение, главным образом, в архитектурном оформлении некрополей нового типа. Однако самый грандиозный проект в неоегипетском стиле так никогда и не воплотился в реальность.
Лорд Джордж Кавендиш, владелец Берлингтон-хаус, на собственном опыте познал универсальность поговорки «богатые тоже плачут». Только представьте себе весь драматизм ситуации, в которой он оказался: ну да, живешь ты в роскошном особняке, если не сказать дворце, в приличном районе, а твой сад превратился в помойку, куда невоспитанные прохожие, внаглую игнорируя наличие ограждающей частную собственность стены, кидают устричные раковины (в начале XIX века устрицы были популярным и доступным фастфудом) и прочую дрянь. Русский олигарх в таком случае построил бы шестиметровый забор. Английский же аристократ превратил проулок между Пикадилли и своей резиденцией в один из первых торговых центров.
(С) Анастасия Сахарова
За первые четыре десятилетия XIX века население Лондона выросло вдвое, достигнув двух миллионов и стяжав городу славу самого крупного в мире. И поскольку жизнь и смерть испокон веку ходят рука об руку, столичные покойники ставили свои демографические рекорды. Старые церковные погосты вместить всех желающих обрести вечный покой уже не могли, и тогда с благословения властей печальное, но нужное похоронное дело было отдано в частные руки. Так появилась «великолепная семерка» — созданные на манер парижского Пер-Лашез некрополи класса люкс.
История Бромптонского кладбища начинается в 1837 году, когда лорд Кенсингтон продает West of London and Westminster Cemetery Company без малого 40 акров земель между Оулд Бромптон Роуд и Фулхэм Роуд. В должном порядке проводится конкурс на лучший проект будущей усыпальницы под открытым небом, победу в котором архитектор сэр Джеффри Уайетвиль присуждает своему давнему помощнику Бенджамину Боду. Среди проигравших Стивен Гири — архитектор открывшегося в 1839 году кладбища Хайгейт, предприниматель и отец-основатель некрополя в Бромптоне; в итоге он вынужден уйти из совета директоров компании.
В 1837 году скончалась Хэрриот Меллон. Судьба не послала ей долголетия, однако взамен щедро одарила любовной удачей: 60-летняя бывшая актриса умерла герцогиней Сент-Олбанс — спасибо второму мужу — и распорядительницей состояния своего первого супруга — Томаса Куттса, владельца одноименного банка для богатых и знаменитых, включая британскую королевскую фамилию.
По решению Хэрриот куттсовское наследие должно было вернуться в семью. С падчерицами она не ладила с самого начала, а потому обратила свои взоры на внуков. Трудяга и идеалист Дадли Куттс Стюарт, бывший одно время главным кандидатом в наследники, лишил себя дедушкиных денег, опрометчиво женившись на иностранке, да еще и племяннице Наполеона Бонапарта к тому же.
В итоге завещание герцогини повергло всех в полное изумление — £1.8 миллиона (около £200 миллионов с поправкой на инфляцию) достались ее внучке Анджеле Бёрдетт на отнюдь не драконовских условиях: взять фамилию дедушки-банкира и не ходить замуж за иноземцев. Так 23-летняя девушка на выданье в одночасье стала самой богатой женщиной в Англии после королевы и вполне предсказуемо обрела особую привлекательность для искателей семейного счастья безотносительно всех прочих своих достоинств.