Каждый час на Пикадилли разыгрывается небольшой спектакль: под звуки старинной музыки появляются два господина в нарядах XVIII века и раскланиваются друг с другом. Убедившись, что дела идут своим чередом, они скрываются каждый в своем домике по бокам от изящных часов. Господ зовут Уильям Фортнум и Хью Мейсон, а основанный ими универмаг по праву считается образцовым.
1831 год. Гарриет Тейлор (1807 — 1858) вот уже пять лет как замужем и растит двоих детей.
Ее супруг Джон Тейлор состоит буквально из одних достоинств. Младший партнер в семейном бизнесе по оптовой торговле лекарствами. Человек, стоявший у истоков Лондонского университета и клуба «Реформа». К тому же умен, доброго нрава и души не чает в своей второй половине. Вот только Гарриет его не любит, и с каждым днем их брак становится для нее все невыносимей. Особенно ее раздражает то, что, деликатный в других отношениях, мистер Тейлор совершенно не считается с ее чувствами в вопросах интимной близости. Для Гарриет брак — это прежде всего сексуальный контракт, заключая который, одна из сторон, будучи обязательно девственницей, не имеет практически никакого представления о том, на что подписывается; с юридической точки зрения, это вопиющее нарушение закона, немыслимое при заключении ни одного другого вида договора.
Натуры более отчаянные, менее стесненные соображениями морали и/или более слабые рассудком, находили выход из подобного положения через физическое устранение причины их несчастья. Гарриет была слишком рациональна для такого рода драм — и отправилась за советом к своему духовнику. Она призналась ему, что в интеллектуальном плане муж ей не ровня и что ей скучно. О том, что ей было в тягость делить с ним супружеское ложе, Гарриет умолчала — то ли сочла неловким обсуждать столь деликатную тему, то ли исходила из того, что это занятие никому не приносило удовольствия в принципе.
Здесь, пожалуй, самое время оговориться, что Гарриет Тэйлор вращалась в весьма просвещенных кругах унитариев, а священником, которому она исповедовалась, был Уильям Джонсон Фокс — журналист, а позднее также политик либерального толка и поборник всеобщего обязательного образования. Вместо того чтобы прочитать миссис Тейлор проповедь и внушить ей утраченное чувство супружеского долга, он свел ее с Джоном Стюартом Миллем (1806 — 1873).
Королю Якову VI Шотландскому (он же Яков I Английский) не давала покоя слава французского шелка — утка и основы всей моды XVII века. Однако то ли по досадному недоразумению, то ли в результате происков коварных галлов, посаженные им тутовые деревья оказались не того вида — и вся затея с треском провалилась.
Однако сад остался и в период Реставрации стал модным парком культуры и отдыха. В своей следующей инкарнации он обрел форму Арлингтон-хауса, который в свой черед в 1703 году уступил место Бакингем-хаусу, лондонской резиденции первого герцога Букингемского Джона Шеффилда.
Правящие монархи мечтали прибрать к рукам этот лакомый кусок столичной недвижимости не один год. Королеву Анну очень раздражало, что открывавшийся из окон Бакингем-хауса роскошный вид на Сент-Джеймский парк, создавал иллюзию, будто хозяин дома притязает еще и на эти королевские владения. В 1723 году будущий Георг II с супругой приценились было, но запрошенные герцогиней Букингемской £60,000 совершенно не вписались в их бюджет. В итоге, лишь Георгу III в 1761 году удалось сторговаться с тогдашним владельцем и осчастливить свою супругу королеву Шарлотту уютным семейным гнездышком (в противовес официальной резиденции в Сент-Джеймском дворце).
Чтобы представить себе викторианский Лондон, надо обладать недюжинным воображением. И если с визуальной составляющей могут помочь сохранившиеся фото- и литографии, рисунки и картины, то саундтрэк канул в Лету вместе с эпохой. И сожалеть об этом могут разве что историки, потому как какофония крупнейшего мегаполиса в мире была тяжелым испытанием для ушей. Цокот лошадиных подков по булыжным мостовым, дикие вопли гонимого на забой скота, выступления уличных артистов разной степени одаренности и лейтмотивом — крики уличных торговцев.
Для последних крепкая глотка в условиях жесточайшей конкуренции была не просто преимуществом, а насущной необходимостью. Томас Карлейль спасался от этой напасти в специально устроенном звуконепроницаемом кабинете. Огастес Мейхью такую роскошь себе позволить не мог — и в 1872 году предстал перед судом за нападение на коробейницу. (И его трудно осуждать: когда ежедневно в ваши двери стучатся десятки бродячих коммерсантов и при этом орут благим матом, надо быть Марком Аврелием, чтобы не сорваться.)
А двумя десятилетиями раньше Огастес помогал своему брату Генри Мейхью опрашивать героев столичных улиц. Опубликованные под общим названием «Лондонские труженики и бедняки» (London Labour and the London Poor), эти интервью не просто стали одним из самых амбициозных исследований в только-только получившей статус официальной науки социологии, но и дали право высказать свою горькую правду тем, от кого прежде слышали лишь названия продаваемых ими товаров.
Согласно педагогическим канонам XIX века, девочкам не полагалось учить латинский язык. Поэтому когда десятилетняя Джейн Уэлш высказала родителям такое пожелание, они, хоть и не чаяли души в единственном чаде, остались непреклонны. Чадо, впрочем, не отступилось от заветной мечты. В один прекрасный вечер, вместо того чтобы отправиться спать, Джейн спряталась под столом в гостиной, откуда до слуха потрясенных родителей вскоре донеслись склонения латинского слова penna («перо»). После чего прозвучало:
Я хочу учить латынь. Пожалуйста, позвольте мне быть мальчиком.
1875 год. Лондон. На дворе морозный, вьюжный январский вечер. Капитан Дж. К. Армстронг с удовольствием провел бы его в домашнем тепле и уюте, но обязанности редактора «Глобуса» вынуждают его отправиться на Флит-стрит.
Однако посланный за кэбом слуга обнаружил, что возницы укрылись от непогоды в ближайшем к стоянке пабе и напились до полной неспособности исполнять свои профессиональные обязанности.
Это вполне заурядное происшествие положило начало целому социокультурному институту.
Английский Леонардо да Винчи. Ученый-энциклопедист XVII века, чей гений облагодетельствовал целый спектр областей знания от астрономии до химии. Имя, исчезнувшее с радаров истории на двести с лишним лет. Выдающийся человек, черты лица которого сохранились лишь в немногочисленных описаниях современников. Знакомьтесь, Роберт Гук.
1 декабря этого года исполнилось 10 лет с момента выхода в эфир первого выпуска подкаста — или, как он тогда назывался, аудиогида — «Мой Лондон: о чем не расскажут путеводители».
За это время подкаст стал блогом, было написано без малого три сотни историй и лучшие из примерно половины из них опубликованы в виде книги.
2022-й был непростым для многих из нас. Не знаю, заметно ли это по моим историям, но писалось мне в этом году довольно тяжело (весь март не писалось совсем). Спасали привычка и острая потребность делиться тем, что узнала, с другими.
Лучших историй набралось всего пять, зато каких!
Скандальный треугольник: Джон Рёскин, Эффи Грей и Джон Эверетт Милле
Grand Tour, или Мера всех путешествий
Изамбард Кингдом Брюнель: полет метеора
Приятного вам чтения и мира, здоровья и удачи в новом году!
Главная река Лондона, разумеется, Темза. Однако не единственная. Ее многочисленные притоки верой и правдой служили местному населению, пока в XIX веке не стали препятствием на пути у растущего без удержу города. В результате многие из столичных рек оказались под землей. Так, например, Банк Англии в буквальном смысле стоит на реке Уолбрук, а прямо под Букингемским дворцом течет Тайберн — река, некогда знаменитая своим лососем, а теперь всего лишь часть канализационной системы мегаполиса.
Такая же судьба постигла и самую крупную и самую легендарную из лондонских подземных рек. Флит, берущий начало в высокогорьях Хэмпстеда-Хайгейта, испокон веку служил источником питьевой воды для лондонского Сити. Этот гидроним, как и fleet («флот»), происходит от староанглийского fēotan («держаться на поверхности воды, плыть»). Так что исторически Флитом называлось лишь нижнее течение реки, где было возможно судоходство, а все остальное было известно как Hole-bourne, т. е. «река в ложбине».
Драконы обитают не только на страницах детских сказок и средневековых бестиариев, но и на улицах Лондона. Чертова дюжина этих мифических существ, расположившись по периметру лондонского Сити, охраняет его границы и богатства.
Обе роли сейчас носят исключительно символический характер: все границы давно отмечены на картах, а сохранность и преумножение капиталов нынче принято доверять дипломированным специалистам. Однако так было далеко не всегда. Вплоть до XIX века лондонцы определяли себя, прежде всего, через принадлежность к тому или иному церковному приходу. Приход был тем местом, где ты родился, пригодился, женился, платил налоги (в двух граничащих друг с другом приходах ставки совсем необязательно были одинаковыми, и жители «налоговых гаваней» бдительно следили за тем, чтобы их соседи не превращались в нелегальных иммигрантов) и, в конце концов, прописался в крипте или на погосте храма, куда всю дорогу ходил на воскресную службу.
Работает на WordPress & Автор темы: Anders Norén