Сэмюэл Роджерс и Александр Дайс: поэт и гражданин

Сын стекловара Томас Роджерс, отправляясь из родного вустерширского захолустья в столицу, наверное, и сам не представлял, что зайдет так далеко и станет банкиром в лондонском Сити. Как это часто бывает, его старший сын навязанной ему роли наследника предпочел несогласованное с отцом личное счастье, так что после смерти Томаса его доля в банке и £5000 годового дохода достались младшему Сэмюэлу.

Другой бы радовался, однако, стояние за конторкой и прочие прелести волшебного мира денег Сэмюэла Роджерса не прельщали. Мальчиком, вдохновившись проповедями священника районной церкви (где, заметим в скобках, в соседнем с ним ряду сидела будущая писательница, философ и феминистка Мэри Уолстонкрафт, а столетием раньше молился Даниэль Дефо), он мечтал о стезе духовного пастыря. Повзрослев и начитавшись книжек, Сэмюэл раз и навсегда выбрал литературное поприще.

К тому моменту как на него свалилось непрошенное наследство, он уже опубликовал несколько коротких очерков в The Gentleman’s Magazine и — с промежутком в семь лет — два стихотворных произведения. Назвать графоманом Сэмюэла Роджерса ну никак нельзя. Вот какую впечатляющую в своем роде таблицу своих литературных достижений он составил.

Дата завершения	Поэма	Время, потраченное на написание	Возраст автора по завершении работы над произведением
1785	Ода суеверию	2 года	22
1792	Радость воспоминаний	7 лет	29
1798	Письмо другу	6 лет	35
1812	Колумб	14 лет	49
1813	Жаклин	1 год	50
1819	Человеческая жизнь	6 лет	56
1834	Италия	15 лет	71

Опубликованная за счет автора «Ода суеверию» побила все антирекорды продаж — 20 экземпляров за 4 года. «Италию» спасло только обошедшееся поэту-банкиру в фантастические £7335 переиздание с иллюстрациями самого Тернера. Единственным настоящим литературным успехом Роджерса стала поэма «Радость воспоминаний», выдержавшая 15 изданий, две трети из них — тиражом от одной до двух тысяч экземпляров.

Когда кто-нибудь говорил Порсону (Ричард Порсон — английский филолог-антиковед), что собирается издать книгу, тот отвечал: «Помните, что на это требуется согласие двух сторон — ваше и читателя».

Из «Застольных бесед Сэмюэла Роджерса»

Однако и этих, весьма скромных, достижений на писательской ниве вкупе с капиталами иного свойства оказалось вполне достаточно для того, чтобы открыть перед Сэмюэлом Роджерсом двери лучших домов Англии. Отдав отцовскому банку десять лет жизни, в 1803 году он освободился от навязанной ему роли финансиста и отныне жил в свое удовольствие, благо легко мог себе это позволить. Его новый лондонский адрес — No.22, St James’s Place — вскоре стал притчей во языцех и литературной меккой. Устраивавшиеся Роджерсом завтраки обрели славу отдельного культурного феномена: они собирали всех знаменитых, популярных и модных сочинителей эпохи — от Вордсворта и Кольриджа до Диккенса, Теккерея и Теннисона, со многими из которых гостеприимного хозяина связывали дружеские отношения; сам факт получения приглашения на завтрак к Сэмюэлу Роджерсу служил доказательством успеха.

«Завтраки его славились больше, чем его поэзия».

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

Поэт-банкир успешно удерживал позиции властителя английской литературы до самой смерти и, надо сказать, пользовался своим могуществом весьма достойно. Его щедрость в отношении собратьев по перу и прочих нуждающихся вошла в поговорку. Лежавший на смертном одре Шеридан, опасаясь, как бы судебные приставы не отобрали у него последнее одеяло, обратился за помощью к Роджерсу, и тот выслал ему £100. Вордсворту наш герой раздобыл непыльную должность уполномоченного по гербовым сборам, что позволило поэту обеспечивать семью и продолжать писать стихи. И это лишь пара примеров.

Он был настоящим знатоком в деле улаживания ссор: среди прочих он помирил лорда Байрона, с которым путешествовал по Италии, и Томаса Мура, который посвятил ему свою Lalla Rookh. (К нему как к миротворцу, поссорившись в очередной раз с Байроном, обращалась за помощью и леди Каролина Лэм, но, похоже, Роджерс посчитал за лучшее не вмешиваться в перипетии скандального романа.) Вообще, Роджерсу посвящена масса книг, включая диккенсовскую «Лавку древностей» — а как еще начинающие писатели могли отблагодарить своего покровителя?

При всей пышности и помпезности имиджа светского льва и мецената Сэмюэл Роджерс оставался застенчивым человеком, прекрасно осознававшим весьма скромный характер собственного литературного дарования и немало переживавшим по этому поводу. Возможно, именно поэтому он с таким пристальным вниманием ловил буквально каждое слово тех, кто был талантливее его, запоминал и записывал их будто в попытке самому обрести таким образом бессмертие. У него был острый язык, но при этом такой тихий голос, что он сам по себе стал легендой. Когда Роджерса однажды спросили, зачем он так злословит, тот ответил, что в противном случае на его слова вообще не обращали бы никакого внимания.

Ужиная как-то раз с принцессой Уэльской (королевой Каролиной), я услышал, как она сказала, что на момент своего первого визита в нашу страну знала всего одно английское слово. Вскоре после этого я упомянул данное обстоятельство в большой компании, что вызвало дискуссию о том, какое английское слово полезнее всего знать, если приходится ограничиться лишь одним. Большинство сошлись на слове «да». Однако леди Шарлотта Линдсей сказала, что предпочла бы слово «нет», поскольку «да» никогда не значит «нет», тогда как «нет» зачастую значит «да».

Из «Застольных бесед Сэмюэла Роджерса»

В 1850 году ему предложили освободившуюся в связи со смертью Вордсворта должность придворного поэта. Не раз одалживавший другу для визитов ко двору свой костюм — впихнуть массивного Вордсворта в скромных размеров наряд Роджерса была отдельная эпопея — 87-летний патриарх английской словесности ответил отказом, а на просьбу высказать свое мнение об Альфреде Теннисоне был столь комплиментарен, что вскоре за рекомендацией последовал и прославленный костюм.

Дожив до 92 лет, Сэмюэл Роджерс скончался 18 декабря 1855 года; а уже 14 февраля следующего года на прилавках книжных магазинов появился сборник The Table Talk of Samuel Rogers. Это пестрое собрание застольных баек и анекдотов от первого лица, которая читается как светская хроника эпохи, где упомянуты, кажется, все тогдашние знаменитости — от политиков и литераторов до леди Гамильтон и воздухоплавателя Лунарди, — было результатом добровольно взятой на себя миссии по сохранению красноречивого наследия Роджерса человеком по имени Александр Дайс.

Судьба последнего во многом перекликается с судьбой Роджерса. Вернее, те немногие подробности его биографии, которые нам известны. Уроженец Эдинбурга, Александр Дайс, получив степень бакалавра, подался в викарии. Однако три года спустя оставил поприще священника и посвятил остаток жизни литературе, в основном редактируя переиздания произведений драматургов елизаветинской эпохи, включая главный труд своей жизни — 9-томное собрание сочинений Шекспира.

Он вел простую и уединенную жизнь ученого мужа и коллекционера. Разросшаяся библиотека в итоге вынудила его сменить холостяцкую квартиру на дом, но и тот вскоре уже трещал по швам от переполнявших его фолиантов. Книжное собрание Дайса достигла поистине эпических размеров, так что хозяин, вместо того чтобы перерывать в буквальном смысле горы томов в поисках нужного, предпочитал обратиться к услугам читального зала Британского музея.

Знакомство с Сэмюэлом Роджерсом было счастливой случайностью, в результате которой ожидавшее обоих сразу же после смерти забвение перестало быть неизбежностью. Так, в свое время Босуэлл, записывая все, что слетало с уст Сэмюэла Джонсона, не только обеспечил себе место в Истории, но и сохранил на века репутацию своего кумира как, пожалуй, величайшего острослова английской литературы. Тому же, скажем, Оскару Уайльду, отличавшемуся не меньшим остроумием, в этом смысле повезло гораздо меньше: его слушатели были слишком одержимы смехом, чтобы вести скрупулезный учет сказанного гением.