30 августа 1797 года в Лондоне на свет появилась девочка. Названная в честь матери, она в положенный срок выйдет замуж и уже под фамилией мужа напишет роман «Франкенштейн», чья слава затмит даже самые скандальные произведения ее родительницы. Всего этого ее мать никогда не узнает: она умрет от родильной горячки на одиннадцатый день после рождения ребенка.
Метка: литература Страница 2 из 4
Сын стекловара Томас Роджерс, отправляясь из родного вустерширского захолустья в столицу, наверное, и сам не представлял, что зайдет так далеко и станет банкиром в лондонском Сити. Как это часто бывает, его старший сын навязанной ему роли наследника предпочел несогласованное с отцом личное счастье, так что после смерти Томаса его доля в банке и £5000 годового дохода достались младшему Сэмюэлу.
Другой бы радовался, однако, стояние за конторкой и прочие прелести волшебного мира денег Сэмюэла Роджерса не прельщали. Мальчиком, вдохновившись проповедями священника районной церкви (где, заметим в скобках, в соседнем с ним ряду сидела будущая писательница, философ и феминистка Мэри Уолстонкрафт, а столетием раньше молился Даниэль Дефо), он мечтал о стезе духовного пастыря. Повзрослев и начитавшись книжек, Сэмюэл раз и навсегда выбрал литературное поприще.
Русскому человеку нужны были, должно быть, особенно крепкие ребра и особенно толстая кожа, чтобы не быть раздавленным тяжестью того небывалого груза, который история бросила на его плечи. И особенно крепкие ребра — «шпангоуты», особенно толстая стальная кожа, двойные борта, двойное дно — нужны ледоколу, чтобы выдержать единоборство со льдом, чтобы не быть раздавленным сжавшими его в своих тисках ледяными полями. Но одной пассивной прочности для этого все же еще было бы мало: нужна особая хитрая увертливость, похожая на русскую «смекалку». Как Иванушка-дурачок в русских сказках, ледокол только притворяется неуклюжим, а если вы вытащите его из воды, если вы посмотрите на него в доке — вы увидите, что очертания его стального тела круглее, женственнее, чем у многих других кораблей. В поперечном разрезе ледокол похож на яйцо — и раздавить его так же невозможно, как яйцо рукой. Он переносит такие удары, он целым и только чуть помятым выходит из таких переделок, какие пустили бы ко дну всякий другой, более избалованный, более красиво одетый, более европейский корабль.«
Русский инженер-кораблестроитель и «гроссмейстер литературы» Евгений Замятин знал толк и в ледоколах и в устройстве человеческих душ.
Появившийся на свет 4 декабря 1795 года младенец Томас стал первым из девяти детей каменщика Джеймса Карлейля и его супруги Маргарет. Мальчик рос в шотландской глуши и строгих кальвинистских традициях. Отец обучил его арифметике, мать — чтению, а дальнейшие заботы об образовании Томаса были поручены учителю деревенской школы, чьим любимчиком он немедленно стал. Особенно хорошо мальчику давались математика и иностранные языки: французскому и латыни его учили в школе, а испанский, итальянский и немецкий наш вундеркинд освоил самостоятельно.
В 1774 году в книжных лавках Англии появились «Письма к сыну» покойного лорда Честерфилда. Буквально в одночасье они стали европейским бестселлером, классикой жанра и предметом ожесточеннейших споров. Закадычный друг автора Вольтер считал их
пожалуй, самым лучшим из всего когда-либо написанного о воспитании»,
в то время как рассорившийся с графом Сэмюэл Джонсон заклеймил позором —
они учат морали потаскухи и манерам учителя танцев».
Кем же был автор писем, никогда не предназначавшихся для публикации, и что вышло из его педагогического эксперимента?
Бессребреник
Морис Беринг родился в 1874 году в одном из самых знатных и влиятельных семейств Англии: Barings Bank был вторым после банка Ротшильдов, а пятеро членов клана Берингов заседали в Палате лордов. Однако нашего героя всегда отличало весьма беззаботное отношение к материальным вещам вообще и деньгам в частности. Как-то раз на великосветском приеме он заметил приятелю:
Если хочешь понять, какого мнения господь бог о деньгах, посмотри на тех, кому он их дает» (‘If you would know what the Lord God thinks of money, you have only to look at those to whom he gives it.’)
Имя Давида Бертрама Огилви Фримена-Митфорда, возможно, так и кануло бы в Лету вместе с его причудами, если бы не его дочки. Они не только сохранили память о чудаковатом отце в своих, по большей части автобиографичных, книгах, но и сами вели жизнь столь эксцентричную, что прославили фамилию Митфордов на века. Или ославили, тут как посмотреть.
Я всегда считал вас самой умной, самой милой, абсурдной, любезной, удивительной, опасной и пленительной малышкой из тех, что живут сейчас или жили две тысячи лет назад. Не стану говорить вам о красоте — не мне судить. Но наши красавицы рядом с вами блекнут, так что либо вы красивы, либо это нечто лучшее».
‘I have always thought you the cleverest, most agreeable, absurd, amiable, perplexing, dangerous, fascinating little being that lives now or ought to have lived two thousand years ago. I won’t talk to you of beauty—I am no judge. But our beauties cease to be so when near you, and therefore you have either some, or something better.’
Так писал Байрон леди Каролине Лэм в 1812 году, когда они впервые встретились. Его слова можно было бы выгравировать на ее надгробье в качестве эпитафии. Она и правда была удивительной и опасной и для окружающих и, прежде всего, для самой себя.
Нигде так явно не терпимы воры, как в Лондоне; здесь имеют они свои клубы, свои таверны, и разделяются на разные классы: на пехоту и конницу (footpad, highwayman), на домовых и карманных (housebreaker, pickpocket). Англичане боятся строгой полиции, и лучше хотят быть обкрадены, нежели видеть везде караулы, пикеты, и жить в городе как в лагере. За то они берут предосторожность; не возят и не носят с собою много денег, и редко ходят по ночам, особливо же за городом.
Н. Карамзин. Письма русского путешественника. 1790 год
К середине XVIII века в Лондоне действовала сложившаяся еще в Средневековье система охраны правопорядка. В 9-10 часов вечера в ночной дозор поочередно отправлялись все местные домовладельцы мужского пола. Повинность эта, разумеется, не оплачивалась, да и к числу почетных обязанностей в сознании горожан не относилась. Нарушителей обывательского спокойствия, да и просто подозрительных товарищей, отправляли в караульную будку, где утром следующего дня их дальнейшую судьбу решал мировой судья.
К моменту своей смерти Гилберт Кит Честертон стал по-настоящему великим человеком: гроб с телом писателя был таких исполинских размеров, что в последний путь покойный отправился через окно третьего этажа своего дома в Биконсфильде. Для автора «Человека, который был Четвергом» и серии детективов об отце Брауне, а также одного из самых пламенных апологетов католичества, которого влиятельная группа его единоверцев старательно продвигает в святые, такой уход столь же символичен, сколь и закономерен.