На Крайнем Севере, где я родилась и выросла, как нетрудно догадаться, туговато с зеленью. Среди немногих домашних растений, способных пережить испытание полярной ночью, особняком стояли традесканции — столь же невзрачные, сколь неприхотливые. Не будучи большим энтузиастом ботаники, я как-то никогда не задумывалась, почему они так называются, пока, собирая материал для очередной истории, не наткнулась на имя Джона Традесканта — человека, стоявшего у истоков английского садоводства, и основателя первого в стране публичного музея.
Музей
Хорнимана на юго-востоке Лондона, в
холмистом Форест Хилле, откуда открываются
изумительные виды на город, обладает
исключительной прелестью. Где еще в
британской столице вы найдете под одной
крышей аквариум, питомник бабочек,
библиотеку, лекторий, этнографическую
экспозицию, посвященный живой природе
зал в духе провинциального краеведческого
музея с элементами кунсткамеры и
совершенно умопомрачительную коллекцию
музыкальных инструментов? И ради этого
сюда стоит приехать хотя бы раз.
Джеффри Чосер родился в Лондоне около 1343 года в семье — вопреки французской фамилии, означающей «сапожник» (chausseur) — успешных виноторговцев. И это, в общем-то, все, что нам известно о первых годах его жизни. Зато как только из простого обывателя наш герой переходит в разряд государевых людей, его биография тут же обрастает хорошо задокументированными подробностями.
В 1357 году мы находим Джеффри Чосера при дворе, где он за скромное вознаграждение служит пажем графини Елизаветы Ольстерской, супруги третьего сына короля Эдуарда III. В этом качестве, впоследствии дослужившись до оруженосца, он дважды принимал участие в походах на Францию — тогда как раз началась Столетняя война. В первом же походе 1359 года юный Чосер угодил в плен к французам, откуда его за изрядную сумму в 16 ливров выкупил сам король; за двух выкупленных одновременно с ним королевских лошадей было заплачено в общей сложности 120 ливров. Казалось, он повторял судьбу своего отца, Джона Чосера, который 12-летним мальчиком был похищен родной теткой, мечтавшей в целях сохранения семейного капитала женить его на своей дочери.
30 августа 1797 года в Лондоне на свет появилась девочка. Названная в честь матери, она в положенный срок выйдет замуж и уже под фамилией мужа напишет роман «Франкенштейн», чья слава затмит даже самые скандальные произведения ее родительницы. Всего этого ее мать никогда не узнает: она умрет от родильной горячки на одиннадцатый день после рождения ребенка.
Шли последние дни 1813 года. Вслед за рождественским весельем пришло послепраздничное оцепенение. И туман. Он окутал весь город и к кануну нового года сгустился настолько, что газовые фонари казались не ярче свечных огарков.
Затем подул
пронизывающий до костей северо-восточный
ветер. Он принес с собой снегопад, какого
Лондон никогда прежде не видел. Город
встал. (Надо признать, с тех пор мало что
изменилось, и ст`оит в Лондоне пойти
снегу, как движение наземного транспорта
тут же оказывается парализованным.)
Мороз крепчал день ото дня, сковывая
ледяным панцирем пруды и каналы, пока
в конце января под его натиском не
сдалась, наконец, и Темза.
Морозная ярмарка 1814 года
Оставшиеся без работы и средств к существованию лодочники тут же ухватились за неожиданную возможность заработать: они раздобыли овцу и взялись зажаривать ее прямо на льду замерзшей реки. Желавшие поглазеть на этот не ахти какой аттракцион должны были раскошелиться на 6 пенсов, отведать кусок «лапландской баранины» стоило шиллинг. Уже на следующий день на заледеневшей Темзе снова бурлила жизнь. Так началась одна из самых грандиозных и последняя в истории Frost Fair.
Сын стекловара Томас Роджерс, отправляясь из родного вустерширского захолустья в столицу, наверное, и сам не представлял, что зайдет так далеко и станет банкиром в лондонском Сити. Как это часто бывает, его старший сын навязанной ему роли наследника предпочел несогласованное с отцом личное счастье, так что после смерти Томаса его доля в банке и £5000 годового дохода достались младшему Сэмюэлу.
Другой бы радовался, однако, стояние за конторкой и прочие прелести волшебного мира денег Сэмюэла Роджерса не прельщали. Мальчиком, вдохновившись проповедями священника районной церкви (где, заметим в скобках, в соседнем с ним ряду сидела будущая писательница, философ и феминистка Мэри Уолстонкрафт, а столетием раньше молился Даниэль Дефо), он мечтал о стезе духовного пастыря. Повзрослев и начитавшись книжек, Сэмюэл раз и навсегда выбрал литературное поприще.
Русскому человеку нужны были, должно быть, особенно крепкие ребра и особенно толстая кожа, чтобы не быть раздавленным тяжестью того небывалого груза, который история бросила на его плечи. И особенно крепкие ребра — «шпангоуты», особенно толстая стальная кожа, двойные борта, двойное дно — нужны ледоколу, чтобы выдержать единоборство со льдом, чтобы не быть раздавленным сжавшими его в своих тисках ледяными полями. Но одной пассивной прочности для этого все же еще было бы мало: нужна особая хитрая увертливость, похожая на русскую «смекалку». Как Иванушка-дурачок в русских сказках, ледокол только притворяется неуклюжим, а если вы вытащите его из воды, если вы посмотрите на него в доке — вы увидите, что очертания его стального тела круглее, женственнее, чем у многих других кораблей. В поперечном разрезе ледокол похож на яйцо — и раздавить его так же невозможно, как яйцо рукой. Он переносит такие удары, он целым и только чуть помятым выходит из таких переделок, какие пустили бы ко дну всякий другой, более избалованный, более красиво одетый, более европейский корабль.«
Русский инженер-кораблестроитель и «гроссмейстер литературы» Евгений Замятин знал толк и в ледоколах и в устройстве человеческих душ.
Ах, как прав был Ипполит из «Иронии судьбы», сокрушавшийся:
Как скучно мы живём! В нас пропал дух авантюризма, мы перестали лазить в окна к любимым женщинам, мы перестали делать большие хорошие глупости».
И какая отрада напасть в очередной раз на восхитительного сумасброда из прошлого, умению которого жить поперек всех писаных и неписаных правил остается только завидовать.
Герой нашего
сегодняшнего рассказа родился в
благородном семействе шропширских
помещиков. Маленький Джон Миттон рано
доказал миру, что его ждет большое
будущее. Будучи отправленным на учебу
в Вестминстерскую школу, он через год
со скандалом был оттуда изгнан за драку
с преподавателем. Его пребывание в не
менее престижной школе Харроу продлилось
немногим дольше, после чего мать Джона
— отец мальчика умер, когда тому было
два года — сочла за лучшее перевести его
на домашнее обучение. Особых академических
успехов гувернерам добиться не удалось,
зато пришлось в полной мере испытать
на себе все разнообразие проделок
неугомонного сорванца.
Среди миллионов людей, для которых Первая мировая стала настоящим испытанием, были в том числе и хирурги. По преимуществу окопный характер противостояния сделал особо уязвимой солдатскую голову, а новые виды оружия стали причиной ранений невиданной прежде тяжести. Обычные пули по степени причиняемого вреда не шли ни в какое сравнение со шрапнелью, которая превращала лицо раненого в кровавое месиво.
Восстановление человеческого облика с помощью пересадки кожи — идея не новая. Так, в Индии хирурги столетиями занимались ринопластикой, выкраивая новые носы для своих пациентов из кожи лба и щек. В XIX веке их французские и немецкие коллеги достигли значительных успехов в пересадке кожи с одной части тела на другую. Вот только эстетическая привлекательность конечного результата даже известных своей рафинированностью французов волновала мало.
Изменения к лучшему начались с появлением на сцене европейской хирургии человека, который считал, что вооруженный скальпелем врач должен быть подобен скульптору, а не только водопроводчику. Звали его Гарольд Гиллис (1882-1960).
Даже будучи поглощенным
жадной до квадратных километров
метрополией, Далвич продолжает оставаться
деревней в лучшем смысле этого слова:
жизнь течет здесь размеренно, как и
подобает оплоту благополучия и
респектабельности. Тем более удивительно
обнаружить в этих краях музей с собранием
живописи мирового уровня, полюбоваться
которым на склоне лет приходили мистер
Пиквик, по воле автора поселившийся в
Далвиче, и Ван Гог, в 1873 году пешком (!)
проделавший путь из центра Лондона и
обратно. Далвичская картинная галерея
по большому счету — случайный результат
событий, имевших место за тысячи миль
отсюда.
