Отправляясь в Египетский поход, Наполеон позаботился не только о боевой мощи предприятия, но и о его интеллектуальной силе в лице полутора сотен знатоков всех мастей — от инженеров и химиков до филологов и антикваров. Те потрудились на славу и совместными усилиями произвели на свет монументальное «Описание Египта». Публикация этого мегаопуса растянулась на целых 20 лет, так что к моменту выхода из печати последнего тома все сочинение уже успело порядком устареть, но прежде чем окончательно перейти в разряд малопригодных в практическом смысле книжных памятников успело внести свою лепту в зарождение нового модного поветрия.
Египтомания не обошла стороной и Англию, где нашла воплощение, главным образом, в архитектурном оформлении некрополей нового типа. Однако самый грандиозный проект в неоегипетском стиле так никогда и не воплотился в реальность.
Бывшее здание сигаретной фабрики Carreras при первом знакомстве производит без преувеличения ошеломительное впечатление, особенно если набрести на него случайно и выйти с тыла — могучего, но в остальном ничем не намекающего на ожидающий вас за углом архитектурный праздник.
О лондонце многое можно узнать по его почтовому индексу. За некоторые — вроде SE3 — приходится платить больше, но есть вещи дороже денег. Респектабельность, например. В этом отношении Блэкхит не нуждается в рекламе. А вот на туристической карте Лондона вы его не найдете, хотя в плане истории и архитектуры он ничем не уступает, скажем, своему ближайшему соседу Гринвичу. Надо только знать, куда идти и смотреть.
Пагода-хаус в Блэкхите, Лондон (С) Анастасия Сахарова
Про Пагода-хаус так и хочется сказать банальное «удивительное рядом», да так оно и есть. Он из разряда тех зданий, о которых известно специалистам; местные же жители ходят мимо них практически не замечая, а редкие здесь туристы без посторонней помощи могут на них набрести разве что случайно — и от неожиданности лишиться дара речи.
Удивителен не сам факт существования в Лондоне жилого дома в китайском стиле — отражение моды середины XVIII века, — а то, каким образом Уильям Чеймберс (автор, кстати, пагоды в ботанических садах Кью на противоположном конце города) переложил архитектурный стиль Поднебесной на язык родных осин. Вот эта основательность кирпичной кладки, совершенно естественная и даже обязательная в по преимуществу кирпичном городе; эти пропорции, присущие типичному английскому дому, а никак не пагоде; и восхитительная британская эксцентричность причудливой формы окон — на улицу смотрит круглое, а есть еще овальное, выходящее в сад.
Пагода-хаус был построен в 1760-е годы как садовый домик при Монтегю-хаус, стоявшем некогда на юго-западной окраине Гринвичского парка и простиравшем свои владения далеко за его пределы. Его владельцем был в то время граф Кардиган. В начале XIX века в Монтегю-хаус поселилась принцесса Каролина, сосланная сюда собственным мужем, будущим Георгом IV, женившемся на ней из-под палки и откровенно ненавидевшим навязанную ему спутницу жизни. По иронии судьбы, загадочный китайский символ на крыше Пагода-хаус, как говорят, означает House of Family Love (я бы это перевела как «семейное гнездышко»).
Beaufort Lodge, известный также как Mr Pink’s house (С) Анастасия Сахарова
Этот затейливый дом на углу Lewisham Way и Somerset Gardens в Детфорде построил в середине 19 века для себя местный архитектор Альфред Кросс. А вот аляповатостью порядком поизносившегося фасада он обязан последнему владельцу г-ну Пинку, скончавшемуся в 2017 году.
Декоративные элементы портика Beaufort Lodge (С) Анастасия Сахарова
Судя по тому, что даже всемогущий Гугл не знает больше этого, здесь всю дорогу текла обычная жизнь обычных людей без претензий на то, чтобы войти в Историю. Хорошо бы нашелся человек с деньгами и тактом и спас эту жемчужину от разрушения.
Beaufort Lodge в 1987 году. Фото с сайта Ideal Homes
Самые любимые мои уголки Лондона — бывшие рабочие районы вроде Бермондси и особенно районы бывших доков и судостроительных верфей — Дептфорд, Розерхит, т.н. Доклэндс.
Burrell’s Wharf в 1937 году. Вид с Темзы
За последние сорок-пятьдесят лет они изменились до неузнаваемости: тяжелый физический труд, грязь и бедность канули в Лету вместе с производствами, кормившими местных жителей, будь то выделка кож, строительство и ремонт морских судов или требовавшая бесчисленного количества рабочих рук жизнь крупного международного порта; им на смену пришли аккуратные, модные и респектабельные жилые комплексы, бизнес-центры, кафе, рестораны, магазины, выставочные галереи и прочие блага постиндустриального общества.
Burrell’s Wharf в 1986 году (С) British History Online
Мне этой ушедшей натуры жаль, но, слава богу, британцы относятся к своему прошлому уважительно-практично, действуя по мере возможностей не по принципу «разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим», а находя старым зданиям применение в изменившихся реалиях.
Burrell’s Wharf сегодня (С) Анастасия Сахарова
Одним из примеров такого подхода может послужить Buttler’s Wharf на Собачьем острове (The Isle of Dogs). Комплекс зданий бывшей судоверфи, а затем производства красок и красителей, не стали сносить, когда они исчерпали свой промышленный потенциал. Вместо этого их перевели в жилой фонд, сохранив по максимуму их исторический облик.
Burrell’s Wharf (C) Анастасия Сахарова
Burrell’s Wharf (С) Анастасия Сахарова
Burrell’s Wharf сегодня. Посмотрите, сохранены даже рельсы, по которым раньше ездили, видимо, груженые продукцией местного производства вагонетки (С) Анастасия Сахарова
Синефилам виды Бромптонского кладбища покажутся знакомыми — и неспроста: этот викторианский некрополь в свое время становился декорацией для таких фильмов, как «Шерлок Холмс» Гая Ричи, «Волшебная страна» Марка Форстера, «Джонни Инглиш», «Миссия невыполнима: Племя изгоев» и «Джеймс Бонд: Золотой глаз» (С) Анастасия Сахарова
За первые четыре десятилетия XIX века население Лондона выросло вдвое, достигнув двух миллионов и стяжав городу славу самого крупного в мире. И поскольку жизнь и смерть испокон веку ходят рука об руку, столичные покойники ставили свои демографические рекорды. Старые церковные погосты вместить всех желающих обрести вечный покой уже не могли, и тогда с благословения властей печальное, но нужное похоронное дело было отдано в частные руки. Так появилась «великолепная семерка» — созданные на манер парижского Пер-Лашез некрополи класса люкс.
История Бромптонского кладбища начинается в 1837 году, когда лорд Кенсингтон продает West of London and Westminster Cemetery Company без малого 40 акров земель между Оулд Бромптон Роуд и Фулхэм Роуд. В должном порядке проводится конкурс на лучший проект будущей усыпальницы под открытым небом, победу в котором архитектор сэр Джеффри Уайетвиль присуждает своему давнему помощнику Бенджамину Боду. Среди проигравших Стивен Гири — архитектор открывшегося в 1839 году кладбища Хайгейт, предприниматель и отец-основатель некрополя в Бромптоне; в итоге он вынужден уйти из совета директоров компании.
На заре 19 столетия Хэммерсмит из тихой живописной деревушки начал стремительно превращаться в деятельный пригород с водоочистительными станциями, пивоварнями и своим маленьким, но оживленным портом, которые, впрочем, умудрились настолько удачно вписаться в местные пасторальные пейзажи, что такие ценители прекрасного как Уильям Моррис и Эмери Уокер не считали зазорным поселиться здесь.
Чего не хватало местным жителям для полного счастья так это моста: чтобы перебраться на южный берег Темзы, им приходилось делать порядочный крюк и пользоваться соответствующими удобствами либо в Кью, либо в Патни. Разговоры на эту тему велись еще в начале XVIII века, о чем упоминает Даниэль Дефо в своем Tour through the Whole Island of Great Britain 1724-27. Однако от слов к делу перешли лишь в 1817 году. Преодолев изначальную несговорчивость собственника участка, на котором планировалось построить подъездные пути, местные активисты подали в Парламент положенный по такому случаю законопроект — и к вящему неудовольствию конкурентов выше и ниже по течению получили добро на сооружение первого подвесного моста через Темзу.
Он родился 2 декабря 1827 года в Лондоне в семье состоятельного инженера Альфреда Бёрджеса. Отцовские капиталы впоследствии позволили ему в полной мере насладиться мало кому доступной роскошью заниматься любимым делом без оглядки на сопряженные с ним затраты.
… и будут псы лизать твою кровь, как лизали они кровь Ахава»,
— прозвучало из уст францисканского монаха, пытавшегося вразумить закоренелого грешника Генриха VIII, который едва ли принял предостережение всерьез. Однако 12 лет спустя пророчество сбылось: по дороге из Лондона, где окончился земной путь одного из самых одиозных английских монархов, в Виндзор траурный кортеж остановился на ночь в заброшенном Сионском аббатстве; гроб дал течь и, прежде чем вызванные на подмогу плотники успели исправить во всех отношениях неприятную ситуацию, набежавшие на запах мертвой плоти собаки исполнили монашье предсказание. Правда, теперь мысли тех, кто был в курсе столь интимных подробностей жизни короля, были обращены к его пятой супруге Катерине Говард: дескать, таким образом она отомстила бывшему мужу, отправившему ее на плаху. На Генрихе лежал — среди прочих — и другой тяжкий грех — разорение монастырей, в том числе и той обители, что когда-то стояла на месте теперешнего Сайон Хауса.
Именем принца Альберта, супруга королевы Виктории, в британской столице названы не только улицы, но и — теперь уже бывшие — доки на востоке города, мост на западе, набережная в центре, один из двигателей на канализационно-насосной станции викторианской эпохи в лондонском районе Бексли и проч. и проч. Чарльз Диккенс как-то писал своему другу Джону Личу:
Если тебе попадется где-нибудь по соседству удобная пещера, в которой отшельнику можно было бы укрыться от памяти о принце Альберте и ее свидетельств, прошу тебя, дай мне знать»
‘If you should meet an accessible cave anywhere in the neighbourhood, to which a hermit could retire from the memory of Prince Albert and testimonials to the same, pray let me know it.’.
Саксонский принц, ставший для Виктории не просто беззаветно любимым мужем, но и ближайшим советником и помощником, благодаря разумному и тактичному усердию на очень непростом поприще приложения к коронованной жене сумел преодолеть первоначально весьма сдержанное отношение британского общества и завоевать самые искренние симпатии последнего.
